Почти всю стену нашей крошечной гостиной занимала угольная печь, переделанная из почерневшей металлической кухонной плиты. К ней обычно придвигали небольшой диванчик и стулья, и моя мама часами пела для нас, она очень любила петь, любила романтическую поэзию – Вордсворта и Вальтера Скотта. По вечерам она читала нам сказки братьев Гримм. Мы были окружены любовью. О войне я знала мало, разве что о карточной системе. Для меня это означало, что существовали вещи и сокровища, которых быть у нас не могло, я о них только знала. Например, не было бумажных украшений на Рождество, и нам приходилось украшать елку хромированными крышечками от банок с солью и перцем. Самым дорогим моим сокровищем был спичечный коробок, в котором лежали осколочки стекла: это чем-то напоминало пудреницу моей подруги, украшенную искусственными драгоценными камушками и жемчужинками. А еще я мечтала о павлиньем пере, правда, оно казалось такой экзотикой, что я даже не смела надеяться его получить.
Непременными блюдами на праздниках были желе и бланманже[3], и у меня эти холодные десерты и сотни кусочков из них, украшающих пирог, почему-то ассоциируются с детским счастьем. А еще с ним ассоциируются стены гостиной, окрашенные клеевой краской, которую мой отец сделал похожей на обои, нанеся зеленую краску при помощи скомканного кусочка ткани. Мама каждый год непременно устраивала праздник в честь дня рождения каждого из детей – начиная с года, – и мы всегда летом отдыхали на море. Помню, когда нам в школе задали написать сочинение «Моя биография», мама настояла, чтобы это было упомянуто прямо во вступлении!
Мне нравился наш дом в Миллбрук-Коттеджес – нравились сами камни. Все было из камня. Стены были толщиной аж 18 дюймов[4], и я могла играть в оконной нише. И я любила понарошку опрокидываться – делать на стене стойку на руках и переваливаться на другую сторону. Пол, на котором мы играли в стеклянные шарики, был украшен каменными флагами; у нас была каменная кладовая, каменная раковина и каменный бак для белья с цинковой полусферой внутри. Когда мои родители вставали по утрам, я забиралась в их кровать и долго читала до тех пор, пока мама не звала меня, попросив Ольгу не таскать мне больше еду и питье. Тогда я перемещалась на диванчик в гостиной, а мама говорила мне: «Убери с дороги ноги» – и подметала. Она очень гордилась нашим домом. А пока я читала, она говорила: «Вот она, наша Вивьен, в своей стихии». А Ольге она говорила: «Можно ее там и оставить, нашу Вивьен, в ее стихии». И мама была права, так и было.