Смех Техасца Солли оборвался, улыбка сползла с потного лица. Облокотившись о стол, он сунул руку под верхний ящик, словно нащупывая опору.
Перегнувшись, Римо с силой надавил ладонью на крышку стола, и спрятанная под ящиком коробка сигнализации со стуком плюхнулась на пол – Солли едва успел отдернуть палец от кнопки.
Солли медленно проглотил слюну, не в силах оторвать взгляд от вмятины в столе, в точности повторявшей очертания кисти Римо.
– Я из синагогального общества, – жестко произнес Римо. – Давай выкладывай. И на сей раз без дураков.
* * *
Над Синанджу пылал закат.
“И цвета его походили на радугу, неожиданно расцветшую поперек вечернего неба. Розовый, оранжевый, пурпурный, алый, – и цвета, которым не придумано еще названия в человеческом языке, озаряли своим сиянием маленькую деревню. Так было раньше – и так будет всегда, пока океан омывает землю, и небо смыкается с нею”.
Отложив тростниковое перо, Чиун удовлетворенно окинул взглядом пергамент. За его спиной уже настоящее солнце заходило над настоящим Хьюстоном.
Пурпурный и оранжевый тона придавали хьюстонскому закату тяжелые облака окиси углерода и других мыслимых и немыслимых химических отходов, выбрасываемых фабриками. Над их яркими пятнами висела черная туча смога, а остальная часть неба была окрашена в ядовито-розовый цвет.
Люди внизу – в машинах, и наверху – в отделанных кожей и пластиком офисах небоскребов смотрели на это небо и любовались им. Им было невдомек, что всего через несколько лет – раньше, чем они могли представить, может быть, даже раньше, чем их самих примет земля – жертвами этих ярких облаков станут их дети.
Эти яркие облака проникнут в их квартиры, пройдя через сталь, стекло и бетон, минуя кондиционеры и увлажнители, а вскоре их сыновья и дочери начнут медленно умирать от удушья.
Гибель Америки наступит не в один миг, не в одну ночь и не за сутки. Она будет неотвратимой, и медленной.
Так думал Мастер Чиун, и поэтому на пергаменте солнце заходило над его родной деревней Синанджу, где люди целые века вдыхали лишь запах рыбы и ароматы моря и водорослей.
В дверь номера тихо стукнули. До этого за дверью Чиун уловил осторожные шаги по застланному ковром холлу. Затем – колебания воздуха, вызванные большим, плавных очертаний телом. И частое неровное дыхание – так дышат те, кто пытается скрыть волнение.
Чиун, однако, не мог допустить, чтобы все эти посторонние явления мешали его работе. Он был очень серьезным писателем.
– Входи, дитя мое, – произнес он громко. – Я почти закончил свой труд.
Дверь слегка приоткрылась, и снова послышался осторожный стук.