В некоторых галереях труд природы кажется завершенным. Водяная капля давно уже выполнила свое назначение и если еще продолжает падать, с шумом размеренным и неизменным, как бой часов, или же скользит безмолвно, слеза за слезою, по уже отполированной поверхности, то это не потому, что ей еще предстоит здесь работа, а потому лишь, что земля не может не оплакивать все беды, ежечасно погребаемые в ней и ежечасно из нее возрождающиеся.
В конце концов страх сменяется изумлением. Мрачным рвам приходят на смену полные блеска залы. Фонарь выхватывает из сталактитово-сталагмитового леса ослепляющие блики, и, если световая струя, отклонившись, упадет туда, где еще густа тень, кажется, что вот-вот шагнет оттуда нам навстречу какой-нибудь мстительный призрак, недовольный тем, что нарушили его покой. Пред нами открывается драгоценное сокровище, которое то вдруг загорается ярким блеском, то внезапно угасает, погружаясь в трепещущий сумрак; и пред ним чувствуешь себя словно вор, неожиданно обнаруживающий во взломанном сундуке все новые и новые драгоценности. Драгоценности необычных очертаний, чудеса, созданные для мира красоты, отличного от того, в котором мы живем, они по этой самой причине обладают каким-то холодным блеском и словно отодвигают от себя с неброской, но упорной гордостью человеческое присутствие, экстаз наших зачарованных взглядов и наших безудержных похвал. И так во всех пещерах. Нет ни одной, где б человек не чувствовал себя незваным гостем и где б самые сверкающие кристаллические творенья воды не установили бы между собою и им с первого мига гордую преграду, не затеяли тайный спор, что останется не разрешенным вечно.
Мы снова двинулись в путь, и с нами вместе словно двинулись в путь страшные подземные галереи… Со стен, с их выступов, из их загадочных ниш причудливые животные ориньякской и мадленской культур следят за каждым нашим шагом. Одни почти невидимы, полусъеденные временем; но, едва направишь на них фонарь, уцелевшие фрагменты оживают в его свете, подобно червям под лучом солнца, когда приподымешь в траве какой-нибудь камень, служащий им убежищем, и, обретая единый облик у нас на глазах, они тревожат наши чувства еще более, чем если бы сохранились в целости.
Вот лев о трех головах, представляющих три попытки неведомого мастера не столько создать нечто невиданное, сколько приблизиться к совершенству; рядом с хищником — его детеныш, а ниже — остатки исчезнувшего древнего ворона. Вот из мрака возникает перед нами кулан, полуосел-полуконь, стройных и сильных очертаний, еще совсем целый, несмотря на то что принадлежит древнейшей ориньякской культуре; и грозно уставилась на нас из каменного чрева величественная голова мадленского бизона, готовая к атаке.