Когда я сошел с поезда, моего друга на полупустом перроне, сколько я ни смотрел вокруг, не оказалось. Донельзя раздосадованный, я вознамерился было с первым же обратным поездом отбыть восвояси. Но, как назло, поезд на Лиссабон уходил только завтра. Тут дежурный показал мне на старика, вышедшего в этот момент на перрон. Он шел к нам, держа холщовую кепку в руке. То был кучер из Портелы. Экипаж дожидался на улице, у входа в вокзал.
Дорогой я все думал: «Почему, почему он не встретил меня?» Коляску трясло и швыряло на ухабах из стороны в сторону. Тишина, что растеклась по окрестным полям, закралась и ко мне в душу. Бледные тени от виноградников теряли свои очертания, и местность вокруг, казалось, меркла и таяла на глазах… Я не стал приставать к старику с расспросами.
Между тем небо затянулось тяжелыми тучами, вот-вот должна была грянуть гроза. Резкий ветер со свистом прорвался сквозь кроны тополей и лавровых деревьев, золотистая листва смятенно зашелестела. Тревога в природе передалась и мне, утомленные, расстроенные мои нервы натянулись словно струны. Узкая, сутулая спина старика на каждой колдобине пританцовывала, причудливо извиваясь у меня перед самым носом. Не раз рисковали мы очутиться в придорожной канаве. Но опытные лошади вывозили, и костлявая спина впереди снова пускалась в свой странный танец. Я то начинал дремать, то пробуждался на очередном ухабе и опять трясся, пока не впадал в дремоту. Ехали мы медленно, окрестности были безлюдные, и мне наконец сделалось невмочь. Я легонько тронул кучера:
— Скажите, почему сеньор Норберто не приехал меня встречать?
Старик тяжело повернулся на козлах и сказал мне, что сеньор Норберто еще рано утром спешно выехал в Лиссабон, так как получил телеграмму.
— Вот оно что — телеграмму…
Во всю остальную дорогу мы не обмолвились больше ни словом. Непонятное беспокойство овладело мной. Я даже не ощущал, как крупные капли дождя хлестали меня по лицу. Что могло означать это неожиданное бегство в Лиссабон?
К старинным воротам усадьбы, на которых красовались гербы, мы подъехали уже совсем под вечер. Духота, небо темно-фиолетовое, свинцовое. Будто лицо висельника… Мысли в моей голове путались, в природе какая-то тревожность. Место заброшенное, кучер угрюмый — все вместе навевало желание бежать, обратиться вспять, не переступать порога этого дома, где меня ничего, кроме тоскливого ужина, не ожидало. Я предчувствовал это, это было в темных лохматых кронах деревьев, в странном безысходном уединении окрест.
Вдруг последний багровый луч солнца пробился из-под края облаков и как бы окровавил липы, дубы, эвкалипты; в воздухе пронеслось ощущение беды, закатное солнце окрасило все в трагические тона, и в этот миг кто-то окликнул меня… Я вздрогнул, по спине пробежали мурашки… Рядом, уже водрузивши мой чемодан себе на голову, стояла какая-то девчонка, и я пошел вслед за ней, сквозь промозглую темень парка, главной аллеей, обсаженной по сторонам могучими столетними липами и обросшей кустарником. В листве оглушающе гомонили птицы. Тьма сгущалась, беспокойство мое по мере приближения к дому все возрастало. Мне стоило неимоверных усилий, чтоб не поддаться единственному владевшему мной желанию, желанию, которое внушила мне моя впечатлительность, — повернуть вспять и бежать без оглядки. Залаяла собака, и чей-то голос одернул ее: