— Цыц, Рено!
Мы подошли к парадному входу, девочка метнулась куда-то влево, во тьму, и исчезла, а я остановился в нерешительности перед четырьмя ступенями, поросшими мхом. Приторно пахли какие-то неведомые мне цветы. Я оглянулся в сумрак, поглотивший парк. Птичий гомон затих. Сердце мое сжалось в тоске… Но вдруг дверь приотворилась. Дальше все произошло как в бреду… Сегодня мне трудно восстановить в точности, что произошло в тот момент… Никогда не забуду ее появления. Несколько мгновений, не произнося ни слова, мы смотрели друг на друга, я боялся пошевелиться. Она первая сделала движение мне навстречу, подошла к краю лестницы, и только тут я догадался снять шляпу. Вместо памятной мне девочки женщина — и какая женщина! — стояла передо мной. Исполненным грации жестом она пригласила меня войти, и даже в полутьме я сумел разглядеть красоту ее удивительного лица, проницательный взгляд нежных глаз, мягкие очертания пунцовых губ, матовую белизну кожи… Я чувствовал себя как во сне. Мое обоняние улавливало легкий и непривычный аромат — были то духи или просто веяло от нее свежестью, не знаю. Неужто та невзрачная институтка, на которую я едва глянул несколько лет тому назад? Мы поздоровались. Я услышал нежный, но уверенный голос, ее рука крепко и в то же время доверчиво пожала мне руку, и в памяти моей окончательно стерся образ неприметной девочки из Синтры. Один миг перевернул все. Я стал снова самим собой, но зажил будто не своей, а какой-то новой, неизведанной жизнью. Мы устроились в просторной старинной зале, и Жульета рассказала мне, что брат уехал в страшной спешке, ибо получил срочную телеграмму. В ее голосе не было ни тени сомнения или беспокойства.
— Он обещал по возвращении переговорить с нами о чем-то. — Она посмотрела на меня пытливым взглядом. Я отвел глаза, а она продолжила: — Видно, речь пойдет об очень важных делах.
— С чего вы взяли? (Она, слава богу, еще не знала о цели моего приезда.)
— Не могу сказать наверное, но мне кажется, брат с некоторых пор очень переменился, стал другим. После возвращения я просто не узнаю его. Мы всегда были очень дружны… Но в последнее время письма стали приходить все реже, он замкнулся в себе. Озабочен чем-то, из него слова не вытянешь. Правда, хоть и дружим мы с самого детства, он и раньше никогда не рассказывал мне о своей жизни, приятелях или делах…
— Но ведь так у нас сплошь и рядом бывает: брат и сестра живут себе врозь, каждый своей жизнью. Это порок, мне думается, нашей закоснелой, наполовину восточной методы воспитания, когда мальчиков и девочек взращивают в прямо противоположных условиях… Каков все-таки, как очевиден контраст между той относительной свободой, которой пользуются мальчики — их побуждают к самостоятельности, приучают ко всяческим превратностям и передрягам сызмальства, — и жизнью девочек, заведомо приговоренных к домашнему очагу, к затворничеству, освященному предрассудками, которые, право же, так смешны в наше время!..