— Какой позор! И вам не стыдно в этом признаваться? В детстве мне так нравилось, что Норберто тоже занимается музыкой, мы так любили музицировать вместе… Хотела бы я знать, на что только тратят мужчины время! Может, вам легче на басах? Тогда садитесь слева… Садитесь, не будем попусту терять время. Вам видно? Тогда начали…
И мы заиграли! Сомневаюсь, однако, чтобы те звуки, которые извлекали мои пальцы, напоминали Брамса! В жизни своей не играл я хуже. Мы от души потешались над моими промахами, но Жульета мне все великодушно прощала. Она почти касалась меня, я видел, как пульсирует у нее на шее жилка. И все же нас разделяли Гималаи. Когда я вконец запутался и попросил пощады, она предложила мне прогуляться по парку. Мол, она так привыкла, и я могу сопровождать ее, если только хочу. Надо ли говорить, что я обрадовался: это был прекрасный повод предать забвению мои неудачи на музыкальном поприще. Она выглянула в окно и сказала:
— Вроде не холодно. Я сейчас вернусь, — и легкой грациозной походкой удалилась из залы. Я остался наедине с собой, ход времени остановился, все сместилось, неясные мечты о любви и счастье завладели мной.
Когда Жульета вернулась, плечи ее покрывала тонкая шаль и вся фигура казалась оттого еще стройнее. В дверях сад пахнул на нас свежей ночной прохладой. Выйдя из светлого помещения, я с трудом ориентировался в темноте. Она вела меня за руку, моя неуверенность забавляла ее. Песок скрипел у нас под ногами, потом мы ступали по траве и опавшим листьям, и наши шаги делались неслышны. Я едва различал рядом, как сквозь густой туман, лицо своей спутницы. Скоро я приспособился к темноте, зашагал увереннее, с нею вровень, и даже осмелился взять ее под руку.
— Ваше уединение внушает зависть и пугает одновременно. Что делаете вы здесь в усадьбе одна?
— Одна? Пожалуй, вы правы, я и в самом деле одна. Всех живых душ, с которыми я общаюсь, — чета стариков в услужении да девочка, их племянница, вы ее видели.
— Что значит — живых?
— А то, что здесь всюду витают души усопших, им вольно здесь.
— Вы что же — верите в спиритизм?
— Нет, упаси боже. Но я верю в бессмертие нашей любви, наших помыслов — одним словом, в своеобычность всего того, что называют душой…
Мы остановились среди деревьев, и она показала на дом.
— Неужто вы не чувствуете, что дом, в котором четыре века подряд ключом била жизнь, не может быть пуст? То, что составляет сущность жизни, душа, не уходит из вещей, в которые она однажды вселилась: жизнь ведь есть еще и стремление к вечности.
И впрямь казалось, застывший в окружении вековых дерев и ночной темноты дом таит в себе жизнь и стережет неусыпно былые тайны. Сквозь затворенные ставни мне мерещились мечтавшие о своих верных рыцарях невесты, согбенные и седовласые старцы, перебиравшие дрожащими, скрюченными пальцами четки. Как от живой плоти, от стен исходило тепло. С грустной улыбкой Жульета продолжала: