Переход от семейной жизни в Норфолке к квази-холостяцкому существованию в Лондоне никогда не был для меня легким; весь вечер и весь следующий день я обычно чувствовал себя неуютно, не здесь и не там, мысленно нигде, и забегал на несколько часов в клуб, чтобы прийти в себя.
В тот понедельник я прошел через вращающиеся двери около девяти вечера. Сайдхем поприветствовал меня.
— Минуточку, пожалуйста, сэр. У меня для вас пакет, мне оставили его на хранение.
— Заказное письмо? — Я был удивлен. Как правило, я редко получаю в клубе корреспонденцию, если не считать обычных рассылок.
— Нет, сэр, мне передал это сэр Джеймс Монмут.
— Ах, да.
В мозгу у меня отчетливо всплыли наша беседа и странное поведение Монмута той ночью — хотя я напрочь забыл об этом за время между посещениями клуба. Я вспомнил тихую пустынную улицу и то, как резко изменилось вдруг его поведение. Вспомнил панику, страх — я не мог точно определить, что это было, — появившуюся в его взгляде и в голосе.
— Странно, что он не отдал мне это сам, — сказал я, когда Сайдхем протянул мне пакет, плотно упакованный в оберточную бумагу и перевязанный бечевкой.
— Сэр Джеймс уехал на несколько дней, сэр.
Я удивился. Старик, как он сам мне сказал, был «всегда здесь» — сидел, устроившись поудобнее в каком-нибудь уголке. Но, возможно, он ощутил потребность на время сменить обстановку, и я не стал больше об этом думать. Оставив пакет вместе с пальто, я прошел внутрь, чтобы выпить виски с содовой.
Я ни с кем не общался и, просмотрев стопку спортивных газет и журналов, почувствовал, что глаза у меня устали, — это навело меня на мысль отправиться в квартиру на Пиккадилли, которая служила мне домом. На выходе я забрал пакет сэра Джеймса, но распечатывать его в тот вечер вовсе не собирался. Думаю, у меня было смутное представление, что я захвачу его с собой за город в следующую пятницу.
Однако прогулка довольно морозной ночью, под звездами, сиявшими на ясном небе, встряхнула меня и полностью развеяла сонливость, а возвращаться обратно уже не хотелось, и вместо того, чтобы ворочаться долгими часами в кровати, я решил проглядеть первые страницы рукописи. Это оказались три блокнота форматом в одну четвертую, переплетенные в простую черную кожу. Текст был написан от руки мелким, аккуратным, разборчивым почерком, и глаза почти сразу же стали воспринимать его так же, как любой типографский шрифт.
Я устроился в кресле, погасил свет, оставив только стоявшую рядом лампу под абажуром. Думаю, что я собирался почитать не больше часа, в надежде, что затем снова вернется сонливость, но развертывающаяся передо мной история настолько захватила меня, что очень скоро я полностью забыл и о времени, и обо всем окружающем.