Наконец он закрыл раннепечатную книгу с прекрасными гравюрами на дереве, изображавшими мучеников, защелкнул скрепляющий ее медный зажим и сказал:
— Ну а теперь — Вейн. Архив вон там. — Он бодро отвел меня к тем полкам, которые я начал исследовать прошлой ночью — если я и в самом деле тут был, если дверь действительно была открыта, и мне это все не приснилось.
Однако полки были именно такими, какими я их видел ночью, — школьные журналы и записи в кожаных переплетах тянулись однообразными, унылыми рядами. И я здесь уже бывал.
Дансер быстро прошелся по другим отсекам, дважды поднимался к стеллажам на галерее, ходил к шкафам в дальнем конце залы и вернулся с кипами всякой всячины: путевые журналы, тома документов, география, история школы.
— Все, написанное самим Вейном, или то, где он упоминается, — впрочем, этого весьма немного и по большей части не представляет какого-либо интереса — все это здесь.
Он сгрузил стопки книг на стол в нише у окна. Остальные громоздились вокруг стола на полу.
Я выглянул наружу. Высокие окна выходили в сад, протянувшийся к дороге и дальше к реке. Я увидел арку деревянного моста, и взгляд мой задержался на ней: прочное, надежное сооружение над сверкающей водой — это была картина, которую я хотел бы как можно дольше удержать перед глазами, чтобы ощутить уверенность, ибо я чувствовал, что начинаю медленно и неудержимо соскальзывать в некий зыбкий мир ночного кошмара, где все изменчиво и расплывчато, и не могу более полагаться на собственные ощущения.
Я вдруг обнаружил, что Дансер молча стоит рядом.
— Спасибо, — поспешил сказать я. — Очень любезно с вашей стороны, право же, я доставил вам столько беспокойства. Теперь у меня есть все, что может понадобиться. И я немедленно примусь за работу. Не смею более занимать ваше время.
— Вы найдете бумагу, письменные принадлежности и все прочее в этих ящиках. Если что-нибудь еще…
— Разумеется. Благодарю вас.
— Вы всегда можете на нас рассчитывать — непременно заходите к нам, и без малейших колебаний — присоединиться к трапезе, побеседовать. Вам не следует думать, что здесь вы совсем одиноки.
Это было радушное приглашение, и мне стало как-то уютнее. Я еще раз поблагодарил Дансера, уверив его, что принимаю его приглашение авансом на все случаи, когда у меня возникнет потребность в обществе его самого или его семьи.
Дансер оставил меня одного, и его удаляющиеся шаги стихли в конце коридора. Библиотека погрузилась в молчание. Я напряженно вслушивался, но звук дыхания исчез. Я еще немного постоял у окна, глядя на снег, сверкающий на солнце, и заметил каких-то людей. Я понял, что это жена Дансера вместе с молоденькой девушкой — должно быть, няней — и детьми. Они медленно шли по направлению к мосту, мальчишки устроили возню и бросались снежками — я видел, как они смеются, как что-то выкрикивают, видел сияющие, румяные, запрокинутые вверх лица, их радостные выражения, но не слышал ни звука — они были слишком далеко внизу. Женщина опустила малыша на землю и побуждала его сделать пару шагов, но он неуверенно стоял, покачиваясь, а потом плюхнулся в снег. Остальные столпились вокруг, смеясь и скача в восторге, и мне показалось, что великолепное утро, сияние солнца, снег, голубые небеса и прекрасные старинные здания, и эта река внизу — все это своего рода счастливый рай, и они радуются здесь в своей юной невинности. Но я не принадлежал к ним, я был изгнан из рая и мог только смотреть издали, замкнутый за высокими окнами в этой комнате наверху.