Я допил остатки бренди и снова почувствовал сонливость.
— Это хорошее место, — сказал я. — У меня нет страхов — все тени рассеялись. Здесь мне ничто не причиняет боли.
— Я очень этому рада.
Погружаясь в сон, я вспомнил о старике и собрался было спросить леди Куинсбридж о нем сейчас, подчеркнув, как сильно хотел бы увидеть его еще раз, чтобы выяснить, что ему известно о Монмутах, но я слишком устал для беседы, и мысли стали путаться. Я сказал себе, что сделаю это позже.
«Монмут», — бормотал он. Я услышал сейчас его слабый, скрипучий голос. «Монмут».
Я спал.
По приглашению сэра Лайонела я стал проводить вечера в его кабинете — уютной маленькой комнате в задней части дома, где были книги, стояли глубокие кресла, а на коврике у камина любил лежать старый черный лабрадор Фенни. Здесь за стаканчиком виски у нас заходил разговор о моих путешествиях и о нынешней ситуации в тех странах, которые мне были так хорошо знакомы, от сэра Лайонела я узнавал об Англии многое из того, что раньше было мне неясно: об обычаях, политике, конституции, а также об обществе, как страна функционирует, и об области его деятельности — уголовном праве. Он рассказывал о собственном детстве, большая часть которого счастливо прошла в Шотландии (он был эдинбургцем по рождению, и я чувствовал, что он все еще тоскует по тем краям), о тех временах, когда был солдатом в Южной Африке и Франции, о людях, которых он знал, ландшафтах, которые любил, и, разумеется, о его семье. Чем больше времени я проводил в обществе сэра Лайонела, тем больше он мне нравился, и я не переставал восхищаться им. Он казался человеком обоснованных и продуманных суждений, мужественным, великодушным и добросердечным.
Именно он посоветовал мне начать составлять формальный план работы.
— Оставайтесь с нами еще недельку или две, — сказал он как-то вечером, когда мы сидели у мерцающего огня. Снаружи ветер бушевал в кронах деревьев в парке и бился в окна дома, но здесь было безопасно и уютно, лампы проливали глубокие озерца света на стол и книги и на приятное лицо сэра Лайонела, который сидел, вытянув ноги, посасывая трубку.
— Вам уже лучше, но вы настолько ослабели из-за сильного перенапряжения, что пока не готовы справляться с зимними днями и ночами один в Лондоне, в пустом доме. Почему бы не заняться какой-нибудь рутинной работой здесь? Я всегда считал, что лучше всего, когда есть некая основа для размышлений, это концентрирует ум и успокаивает его.
— Да. Только думаю, я мало что в этом смыслю, я так долго был сам себе хозяин, не говоря уж о том, что я одинокий кочевник.