Через год Анциферова снова привезли в Ленинград, на новое следствие. Соловецкий год был страшен: он получил известие о смерти жены, в лагере от сыпного тифа умерли его друзья, и сам он был на волосок от гибели. На Соловках Николая Павловича обвинили в участии во внутрилагерном заговоре, и он оказался в камере смертников с чекистами из соловецкого начальства — в лагерях шла смена «персонала». Каждую ночь кого-то вызывали на расстрел; наконец вызвали его, но вместо расстрела перевели в другой барак и вскоре отправили в Ленинград, где шло следствие по «академическому делу». Все повторялось: опять Дом предварительного заключения, только людей в нем заметно прибавилось, и снова допрашивал следователь Стромин. Но год назад Анциферова допрашивали как «рядового» участника кружка Мейера, а теперь от его показаний ждали многого. По сценарию ОГПУ во «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России» входило руководство Центрального бюро краеведения (ЦКБ), научным сотрудником которого был Анциферов, и его показания должны были подтвердить этот вымысел. За «признание» ему было обещано смягчение прежнего приговора и скорое освобождение.
Николай Павлович производил впечатление мягкого человека, Стромин знал о его глубокой привязанности к семье и был уверен в успехе. Действительно, в отличие от Н. С. Штакельберг, Анциферов охотно отвечал на вопросы о сотрудниках ЦКБ — «…я поставил перед собой легкую задачу. Я решил написать все хорошее, что я знал о своих товарищах», — и Стромин в гневе рвал исписанные им листы. Анциферов упорствовал, несмотря на ухищрения своего мучителя, на тяжелое свидание с матерью, на встречу с маленькой дочкой, после которой он «плакал, нет, не плакал, рыдал, всхлипывая как маленький. Вся моя сломленная жизнь зашевелилась во мне, причиняя нестерпимую боль». От его выбора зависели судьбы его матери и детей, но «здесь нет места компромиссу. Или — или. Значит, выбор нужно сделать окончательный, и я выбираю смерть». Будущего не было, и в одиночной камере Николай Павлович вызывал в памяти прожитое, горячо молился, во сне к нему приходила Таня, и он навсегда запомнил, как «стоял перед голой, пустой стеной своей камеры, преисполненный счастьем, и чувствовал, что лицо мое сияет. Я сознавал тогда, что ухожу из жизни победителем». Память о прошлом может стать опорой или наказанием человека: через несколько лет Анциферов узнал о расстреле Стромина и пожалел его — что тот должен был пережить перед своим концом! Не добившись от Анциферова ни одной уступки, ни единого слова лжи, его приговорили к пяти годам концлагеря с зачетом предварительного заключения.