Кристина удивленно взглянула на епископа, скрестившего руки на груди и облокотившегося на каменную стену. Его скрытые в сумраке глаза казались черными дырами.
— Кто вы? — раздался ее робкий вопрос.
— Ты умна. Но вопрос твой неуместен. Я Конрад Макленбургский, глава фрайбургской епархии, ведущий процесс дознания по делу Кристины, уроженки Фогельбаха. Или ты видишь во мне другого человека? — Не дождавшись ответа, священник продолжил: — Я попытаюсь вырвать несчастного художника из цепких лап синьора Батисты, но когда мне понадобится твоя услуга, я не премину напомнить о долге. Согласна ли ты на столь неравнозначную сделку?
Кристина, зачарованная бархатным голосом Конрада, послушно кивнула. Конечно, она согласна.
Епископ, довольно улыбнувшись, поднялся с ее кровати и, направляясь к выходу, бросил на ходу:
— И я не требую скрепить договор кровью.
Девушка в ужасе отшатнулась. Конрад улыбнулся и, проведя рукой по воздуху, разогнал морок:
— Прикажу сейчас принести немного еды. Набирайся сил, малышка Кристина. На днях начинается процесс по обвинению тебя в сношении с Дьяволом и сотворении зла против рода людского. Как это впечатляюще звучит… — он усмехнулся. — Но ты сама выбрала незавидную участь…
С этими словами тяжелая дверь за епископом закрылась. Кристина, боясь дышать, присела на кровать. Надежда, родившаяся в ее сердце, словно лучик солнца осветила крошечную мрачную каморку, даруя возможность жить.
Конрад выполнил свою часть обещания с дьявольской точностью.
Он спас жизнь несчастного, не пощадив его тела.
Решил проблему с максимальной для себя пользой.
Пристально следя за сжимающимся кольцом болезненной инквизиторской страсти, точно рассчитав время, епископ послал за Яковом, когда произвол синьора Батисты был уже налицо.
После очередной тайной экзекуции художника бросили в подземную камеру полуживого, изнуренного многочасовыми бдениями на инквизиторском троне, оставившем глубокие раны на коже рук и задней поверхности ног.
Несмотря на прозвучавшее прилюдно признание Кристины, несмотря на покаяния измученного Якова, вновь и вновь сознававшегося в несуществующей вине, дабы избежать пыток, его истязания не прекращались в течение нескольких дней. Упырь в человеческом обличии свято обходил грань, перейдя которую, можно было вызвать физическую смерть. Его плоть самоудовлетворялась не единожды, пока звучали вопли несчастного. Но пришло время, и слезы истязаемого иссякли. Яков смирился с неминуемой смертью и впал в бесчувственное забытье.
Это стало сигналом для инквизитора, что пора переходить на новый уровень пыточных экзерсисов. Пришедшие следующим утром за художником слуги епископа нашли полуживой труп, валяющийся на куче мокрой гниющей соломы. Погрузив Якова на телегу, они намеренно держали его у входа в подземную тюрьму, на виду у толпы зевак. Потом провезли ничем не прикрытое истерзанное тело, окоченевшее от январского холода, через весь город, направляясь в поместье епископа, где, по приказу Светлейшего, несчастному и невинно пострадавшему от произвола калеке была немедленно оказана помощь.