Одно из подобных пустых обстоятельств, случившееся месяц спустя, произвело на юношу глубокое впечатление.
Даниэль отличался не только серебристым детским голосом, но и замечательным музыкальным даром, так что с раннего детства он пел, сам себе аккомпанируя на фортепиано. Впоследствии сэр Гюго пригласив к нему учителей и часто заставлял его петь при гостях. Раз, когда мальчик очень хорошо спел при гостях один романс, баронет скачал с улыбкой:
– Подойди сюда, Дан.
Мальчик подошел. На нем была вышитая полотняная блуза, выделявшая его красивую головку, а серьезное выражение лица придавало ему необыкновенную прелесть.
– Хотел бы ты быть великим певцом, – спросил сэр Гюго, – и каждый день слышать похвалы публики?
Даниэль вспыхнул и, немного подумав, ответил гневным, решительным тоном:
– Нет, ни за что.
– Ну, ну, хорошо, – сказал сэр Гюго с удивлением и потрепал мальчика по плечу.
Даниэль поспешно вышел ив гостиной. Его прямо в сердце поразило неожиданное открытие, что дядя думал о такой для него будущности, которая не только не походила на его собственную, но считалась сыновьями английских джентльменов низкой. Он часто бывал с сэром Гюго в Лондоне в опере и видел, как принимают знаменитых певцов; но, несмотря на свое музыкальное дарование, он с негодованием отворачивался от мысли, что он, Даниэль Деронда, стал бы, разодевшись, как кукла, петь для потехи людей, видевших в нем только свою забаву. То, что сэр Гюго допускал возможность появления его на сцене, казалось, говорило Даниэлю, что он по происхождению не принадлежал к числу джентльменов, подобных баронету. Узнает ли он когда-нибудь горькую тайну о своих родителях? Настанет ли время, когда дядя откроет ему все?
До сих пор Даниэль не обращал никакого внимания на семейное генеалогическое дерево, висевшее в кабинете дяди, но теперь его тянуло к этому пергаменту; однако, он боялся, – как бы его не застали за рассматриванием этого документа и не догадались о его душевном волнении.
Даниэль любил почти всех окружающих его лиц, хотя иногда не прочь был и подразнить их, конечно, за исключением дяди. К нему Даниэль чувствовал глубокую, сыновнюю привязанность, и все, что касалось сэра Гюго, это имело особую, прелесть в глазах мальчика. Сочинения дяди, его блестящие описания путешествий, статьи казались ему образцами совершенства.
Вскоре после сцены, возбудившей тревожное волнение в душе Даниэля, оказалось, что, по всей вероятности, сэр Гюго только шутил. Однажды утром он послал за Даниэлем и сказал ему:
– Конечно, всякая перемена в жизни тяжела для людей, живущих счастливо; но ты не можешь, не расставаясь со мной, получить такое воспитание, какого я хочу. Да к тому же, в школе тебя ожидает много удовольствий.