Шульц уже открыл конторскую книгу и жильца, занимающего третий номер, вычеркнул. Анна проследила за карандашом мужа и, удивляясь своему упрямству, сказала:
— С этих голодранцев? Откуда у них деньги?
— А уж это нас с вами, уважаемая Анна Францевна, совершенно не касается. Может, люди наследство получили? А? — Петр присел, хлопнул ладонями по ляжкам, рассмеялся. — А может, они тысячу рублей на улице нашли? Вы не находили? — он взглянул на Анну и закрыл один глаз. — И я не находил, а они нашли, такое случается.
Качнулась зеркальная дверь, рассыпал свою медь колокольчик, и в холл вошел Леха-маленький. За час с ним произошли перемены удивительные: он был чисто выбрит и причесан, костюм добротный, строгий, по животу — золотая цепь. Опустив на ковер два больших, слишком новых чемодана, открыл было рот, но Петр опередил:
— Алексей Спиридоныч! Барин! Радость-то какая! — он подбежал, ухватил чемоданы, поволок на подгибающихся ногах в коридор. — Пятый нумер, пожалте, проходите.
Уголовник кашлянул, вздохнул облегченно и торжественно зашагал следом за чемоданами.
Шульц каллиграфическим почерком писал: «Алексей Спиридонович Попов», — задумался и добавил: «Коммерсант».
Петр у номера чемоданы бросил, достал из кармана ключ, отпер замок, вошел и плюхнулся в красное плюшевое кресло. Леха внес чемоданы. Увидев, что Петр манит его пальцем, подошел. Петр сорвал с него цепочку и сказал:
— Говори.
— Как я и кумекал, брательник заболел… Петр рассмеялся, замахал руками, перебил:
— Лешка, дубина ты стоеросовая, одна у тебя извилина и та от топора, — он перестал смеяться и продолжал, глядя куда-то в угол: — Если я от тебя, Алексей Спиридонович, хоть одно слово, — Петр показал для наглядности один палец, — услышу на фене, то я тебя, родненький, очень обижу. Говори.
— Я рассказывал, — Леха пошевелил губами, продолжал говорить медленно, будто переводил с иностранного, — братишка мой сел, ну арестовали его…
— Знаю, знаю, — развалившись в кресле, швейцар смотрел на стоявшего перед ним гиганта с презрением. — У вас семейка — вор на воре. Скажи, как ты этих, — он указал на стенку, — сюда вел…
— Хвост… — Леха перекрестился. — За ними хвост топал. Я их известным тебе. Корней, путем провел. Мента в первом же дворе оставил.
— Звать меня и на людях, и тет-а-тет — Петром, — швейцар вздохнул и после паузы спросил: — Не ошибаешься?
— Святой крест, — Леха перекрестился. — Уж чего-чего, а… — он пробормотал тихонечко несколько слов, наконец добавил: — Наблюдение наружное я рисую сразу.
Швейцар лениво пнул стоявшего перед ним человека, больно пнул, но тот не шелохнулся, даже не поморщился.