Ведь русским языком сказали, а она не остереглась.
Все кончается, ночь тоже кончилась. Даша умылась и оделась, вышла в коридор и увидела Леху, который ввел с улицы в холл сгорбленного старичка.
Маленький, на тонких ножках, лицо — испеченное яблоко — не человек, мерзлота одна, крови человеческой по одному его слову пролито — в ней дюжину таких утопить можно. Никто не слышал, чтобы старичок даже пустяковое преступление совершил, однако среди уголовников он был почитаем, звали его Савелием Кирилловичем. Обладал он феноменальной памятью, знал о преступниках практически все, уголовный розыск пользовался картотекой, уголовники. — Савелием Кирилловичем.
Он вошел, опираясь на руку Лехи, хотя в помощи не нуждался абсолютно, на Дашу, которая поклонилась ему, вроде не глянул и ясно сказал, молодо, с усмешечкой:
— Здравствуй, Паненка. Волос ты зря завила, свой тебе лучше.
— Доброе утро, Савелий Кириллович, — ответила Даша. — Не жгу я волос, вчера под дождь попала.
— Стар, не вижу ничего, — Савелий подмигнул Даше молодым ясным глазом и прошел с Лехой в коридор.
Ребятишек опознавать привели, поняла Даша, сомневается Корней, потому и за стариком послал, и Леху рядом держит.
Номер Савелию Кирилловичу отвели такой же, как и беглецам, — две комнаты и ванная. Старик обошел апартаменты, остался недоволен: шику много.
— Человек должен себя в строгости держать, — сказал он, неодобрительно глянул на стоявшего у двери швейцара, который в куртке с галунами, как прислуге и положено, в нумер не лез, ждал, что гость прикажет.
Даша принесла валеночки, подшитые, с обрезанными верхами: известно было, что Савелий Кириллович ногами мучается, даже летом валеночки уважает.
— Уластили старика, — Савелий прошелся в валеночках по ковру. — Однако и покушать бы не мешало.
Савелий Кириллович, видимо, забыл о своем совете — держать человека в строгости — и кушал стерлядку с удовольствием. Швейцара он отпустил, а Леху и Дашу оставил при себе. Девушку к столу посадил, чтобы ухаживала за стариком. Лехе поднес стакан водки, но за стол не пригласил.
Каждый себя любит, уважает, думала Даша, наблюдая с почтительным видом за трапезой Савелия Кирилловича. Она с поклоном наполнила граненую рюмку, подложила старику икорки. Он глянул в красный угол, перекрестился, выпив, выдохнул громко, отправил в рот солидный кусок стерляди, жевал размеренно и неторопливо, смотрел прямо перед собой.
«Да на кой мне нужны Корней и этот мухомор-кровопийца! — думала Даша. — Крестится, жует, будто молится, а потом по его слову зарежут парня. Все они не живут, а в непонятную игру играют, говорят одно, делают другое. А я? Я как думаю, так и говорю?»