– Это не телефонный разговор, – отрезал Смит – Встречаемся через двадцать минут в кафе на улице с северной стороны отеля.
Раздался щелчок, потом в трубке послышались гудки, в которых, Римо был готов поклясться на Библии, слышался отчетливый французский акцент.
– Это звонил безумный лунатик Смит? – осведомился Чиун, по-прежнему сидевший на коврике в позе лотоса.
– Кто еще может звонить в такое время?
– Отлично. Мне с ним надо поговорить.
– Если так, то почему же ты не снял трубку?
– Потому что это дело обслуживающего персонала, – сказал Чиун. – Ты отправил?
– Что именно?
– Мое послание Норману Лиру, Норману Лиру, – пояснил Чиун.
– Папочка, но я только что встал.
– На тебя нельзя ни в чем положиться! Тебе следовало уже давно отослать письмо. Тот, кто ждет, прождет целую вечность.
– «Кто рано ложится и рано встает здоровье, богатство и ум сбережет», как гласит пословица! Кстати где тут север?
Харолд Смит, директор КЮРЕ, сидел в бистро меж весело чирикающих, пестро одетых французов, словно сыч на приеме с коктейлями.
Когда Римо опустился на стул напротив Смита, то заметил, что тот был одет в серый костюм и черный жилет. И еще на нем был действовавший Римо на нервы дартмутский галстук. Шли годы, кто-то умирал, кто-то продолжал жить себе припеваючи, но Харолд Смит и его костюм не менялись.
Чиун занял позицию за соседним, таким же белым, столиком, который, к счастью, не был никем занят, и Чиуну не пришлось заниматься принудительной эвакуацией. Посетители косились на странное трио, а один молодой человек счел, что Чиун – звезда азиатской эстрады, прибывшая в Париж на рок-концерт.
Официанты, впрочем, уже видели трио раньше. Тот, что постарше, в костюме двадцатилетней давности, смахивал на продюсера. Худой, в черной тенниске походил на режиссера. Кореец сидел за столом с таким видом, словно ему принадлежал весь ресторан. Поэтому он скорее всего был актером, приглашенным на роль Чарли Чэна или Фу Манчу, а может, и кого-то другого. Короче, это приехала очередная идиотская американская съемочная группа.
– Привет, Смитти, – сказал Римо. – Что стряслось и почему нужно было непременно меня будить?
– Римо! – сказал Смит вместо приветствия. – Чиун!
– Сущая правда, – согласился Римо Есть и Чиун, и Римо.
– Привет, о великий Император, мудрый хранитель Конституции, над которым не властно время, – сказал Чиун, отвешивая глубокий поклон, несмотря на то, что его ноги были закинуты на стол. – О кладезь премудрости и благородства!
Смит обернулся к Римо и спросил:
– Чего он хочет от меня на этот раз? Когда он называет меня «великим Императором», это неспроста. Он всегда в таких случаях чего-то хочет.