Сейчас рядом с ним шагал долговязый Баламир. Хотя он вышел из дому гораздо позднее, легко догнал Матвея Яковлевича.
— Давно пора выгнать с завода этого пьяницу, — потянув носом воздух и морщась, сказал Баламир. — Позорит весь коллектив.
Погорельцев пошевелил кончиками усов, посмотрел на Баламира.
— Выгнать недолго… А дальше что?
— Насчет этого пусть сам думает. Зачем пьет? — отрезал парень.
И опять Матвей Яковлевич шагал молча, заложив руки за спину, зорко посматривая по сторонам — не покажется ли среди народа Хасан Шакирович.
— Здравствуйте, Матвей Яковлевич, — раздался чуть не под самым ухом Погорельцева звонкий девичий голос. Он увидел в группе школьников Нурию, младшую дочь Сулеймана. Как и все Уразметовы, Нурия с ее иссиня-черными волосами и смуглым лицом походила на цыганочку. Матвей Яковлевич любил эту шуструю смуглянку. Приветливо поздоровавшись с ней, он спросил:
— Отец что, еще дома задержался?
— Нет, сзади идет, — показала Нурия рукой на переулок.
Матвей Яковлевич решил дождаться приятеля. Еще издали заметил он в толпе кривоногого, широкоплечего, приземистого Сулеймана, его черные густые усы. Во взгляде, в движениях его сквозили сила и веселая бодрость, хитрость и гордость и, несмотря на возраст, какая-то бесшабашность. Сулейман тоже заметил Матвея Яковлевича и, ускорив шаг, заспешил к нему.
— Жив-здоров? — густым баском крикнул он еще издали. — Сегодня раньше обычного, га?
— Утро-то какое чудесное! — проговорил в ответ Матвей Яковлевич, пожимая его твердую, как железо, руку.
Сулейман покосился на Погорельцева.
«Был у них Хасан или нет?»
Матвей Яковлевич, в свою очередь, с той же целью некоторое время приглядывался к нему. Не сделав никакого определенного вывода, он вынул из кармана дубовый лист и протянул его Сулейману.
— На тротуаре нашел… Помнишь баиты твоего деда?
У этих двух стариков, совершенно не схожих характером, была одинаково свойственная обоим привычка. Они никогда не торопились делиться новостями или происшедшими в их жизни важными событиями. Они, прежде исподтишка понаблюдав друг за другом, разведывали настроение и только после того, посмеиваясь и по-мальчишески похлопывая один другого по плечу, говорили: «Ну, ну, рассказывай, не морочь голову, уж вижу, вижу, что невтерпеж».
А если ничего заслуживающего внимания не происходило, то шагали молча, зря слов не бросали.
— Вовек не забуду дедушкиных песен, — прошептал Сулейман, как-то сразу притихнув.
«Ясно, и у них не побывал Хасан Шакирович», — подумал Погорельцев. Какое-то неясное чувство, близкое к тоскливому разочарованию, шевельнулось в сердце, но он отогнал его.