Ильмурза, опустив голову, пошел к двери, точно преступник, выходящий из зала суда после объявления приговора. Он был жалок.
Нурия слышала весь разговор отца с братом. Увидев, что она побежала за Ильмурзой, Сулейман-абзы прикрикнул на дочь:
— Не удерживай! Пусть уходит!
Но Нурия была полностью на стороне отца. Она хотела лишь потребовать ответа у брата, зачем он обманул ее.
Оклик заставил Нурию остановиться. Когда она снова обернулась, отец сидел, уткнувшись лицом в стол. Подумав, что отец плачет, Нурия поспешила к нему и, положив руку на его широкую спину, сказала сквозь слезы:
— Отец, не надо… Успокойся… Ведь не все твои дети… такие. Может, и Ильмурза-абы одумается…
Сулейман поднял голову. В его глазах было столько муки, что Нурия в испуге отпрянула, — точно его побили… И ссутулился как-то совсем по-стариковски. А сколько седых нитей в черных волосах!
— Ай, тяжело мне, дочка. Отец ведь за все в ответе… Нестерпимо, дочка… До такой низости… И чей сын? Сын Сулеймана… Теперь хоть завяжи глаза да без оглядки беги в лес…
Глотая слезы, Нурия повторяла:
— Успокойся, отец…
— Нет уж, дочка, кончился покой для твоего отца. Кончился!
Через некоторое время вернулся Иштуган. Он тоже был невесел. Не осмеливаясь спросить, чем он расстроен, — от Уразметовых не жди путного слова в такие минуты, — Нурия стала собирать обед брату.
— Не торопись, Нурия, пусть вернутся остальные… — сказал Иштуган и пошел к отцу.
Нурия прислушалась. Некоторое время они сидели молча, до ее ушей доносилось лишь тяжелое дыхание отца. В приглушенном радио кто-то, словно для того, чтобы успокоить их, тихо играл на скрипке. Высокие, полные тихой грусти звуки, казалось, капали с опущенных цветочных листьев в залу.
— Или директор еще какой приказ издал? — спросил Сулейман после долгого молчания.
— Приказ-то есть… Но дело не в приказе. Человека я потерял… друга, — ответил Иштуган.
— Гм… — недоуменно протянул Сулейман. — Где потерял? Из кармана, что ли, выпал?
Оказалось, Антонов, немного видоизменив приспособление Иштугана, провел его от своего имени через Бриз, за что директор в приказе объявил ему благодарность.
— Брось! — махнул рукой Сулейман. — Не говори, сынок. В голове не умещается… Неужели правда?
У Иштугана дернулись уголки рта.
— Мне, отец, не так жалко моего приспособления… Гораздо тяжелее обмануться в человеке. Я ему верил, считал его честным человеком, другом…
Сулейман смотрел куда-то в сторону, словно не слыша сына. Он даже не вскипел, как обычно. Точно негодование это застряло в горле и не давало передохнуть свободно.