— У нас, друг, очень неприятное дело дома, — сказал он, тяжело вздохнув. — Пришел посоветоваться.
— Насчет Иштугана?.. Или Марьям Хафизовны?
— Нет, они особь статья, Мотя. Хотя и за них сердце болит. Ильмурза вернулся…
По тому, как он произнес эти слова, Погорельцев все понял.
— Сбежал?
— Сбежал, подлец!.. Голова кругом идет, ничего не придумаю… Хотел было даже выгнать его, — простонал Сулейман.
Покручивая кончики усов, Матвей Яковлевич не перебивал.
— Ну и что с того, если и выгонишь? — спросил он, когда Сулейман кончил.
— Вот именно. Выгнать нетрудно. Но хорош ли, плох ли, он все-таки остается моим сыном. Значит, его позор — это мой позор. Как по-твоему, Мотя?
Погорельцев не успел еще и рта раскрыть, а Сулейман уже прочитал в его глазах: «Думаешь снова взять его под свое отцовское крылышко». Сулейман на мгновение присмирел, притих, но вдруг вскочил на ноги, отшвырнул стул.
— Ты что, Мотя? Не думаешь ли, что этот дурак, — ткнул он пальцем себя в лоб, — растерял последний умишко, га?
— Сядь-ка… Не показывай мне свой характер, я, слава богу, полвека тебя знаю.
— А ты, Мотька, не подливай масла в огонь!
— Ладно. У тебя есть, наверно, какая-нибудь мысль. Не будь ее, ты бы не заявился ко мне.
У Сулеймана и вправду было одно соображение, но высказать его он не решался, вернее — не спешил. И потому схитрил.
— Нет, Мотя, в этом дырявом горшке, — опять постучал он себя по лбу, — сейчас ничего не держится. Ветер выдувает. Лучше присоветуй, что мне делать с этим непутевым?
— А без наставлений разве не обойдется? — не давая прямого ответа, в свою очередь слукавил и Погорельцев.
— Нельзя, никак нельзя! — отрубил Сулейман. — И прежде с ним случалось всякое, но то, что он выкинул сейчас, ни в какие ворота не лезет.
Большой шишковатый кулак Сулеймана лежал на краю стола. Он то сжимал его до того, что болели костяшки, то резко разжимал. Наверно, и сердце у него бьется так же судорожно.
Но Сулеймановой хитрости хватило ненадолго.
— Вот, Мотя, в каком положении оказался на старости лет «Сулейман — две головы». Ни та, ни другая не могут придумать ничего путного. И ты, милый друг, не войдешь в положение. Дело Ильмурзы не только дело семьи Сулеймана. Как быть, если своими силами Сулейман не сможет образумить сына? Что, если парень и дальше будет артачиться?
Наконец-то Матвей Яковлевич догадался, куда клонит старик.
— Правильно полагаешь, Сулейман. Если сам не можешь одолеть, вынесем на суд коллектива. Там ему покажут, где раки зимуют. И ему, и всем другим будет урок.
— Значит, одобряешь, если дойдет до этого?