Погорельцев по-стариковски осторожно спускался по широкой лестнице, держась одной рукой за гладкие перила, а Баламир следил за ним сверху и думал: догнать бы его, сказать спасибо за все. Но старик не любил нежностей.
В палате, когда Баламир стал развязывать принесенный Погорельцевым узелок, оттуда выпало письмо Шафики. Она, видно, перепачканными в машинном масле руками писала его прямо на станке. Этот промасленный, исписанный карандашом клочок бумаги наполнил сердце Баламира таким теплом, какого Баламир никогда еще не испытывал.
«Дорогой Баламир, я сегодня не смогу прийти, ты уж не сердись, ладно? Через несколько минут начнется цеховое комсомольское собрание. Принимаем в комсомол Карима Шаймарданова, Сеню Крылова, Фариду Хайруллину, Басыра Калимуллина. Второй вопрос — оказание помощи МТС, той, где сейчас товарищ Назиров. Третий — развертывание предмайского социалистического соревнования. И еще — о проведении последнего тура зимнего спорта.
Товарищи ждут твоего скорого выздоровления. Завтра тебя навестит целая делегация.
С приветом Шафика».
Баламир уже всем существом своим был на заводе.
…Через два дня Баламир выписался из больницы.
Едва он вышел на свежий воздух, у него закружилась голова. Шафика успела подхватить его под руку.
— Что с тобой, Баламир?
— Ничего… Уже прошло.
Даже в машине Шафика не решалась выпустить его руку из своей. У парадного их ждали бабушка Баламира с Ольгой Александровной.
7
— Отец, мне с тобой поговорить надо, — сказал Ильмурза только что вернувшемуся с завода Сулейману.
— Мы уже, сынок, не раз и не два толковали. И все попусту. А теперь, когда села на мель твоя лодка, снова отец понадобился? — нахмурился Сулейман. Черная гущина бровей низко нависла над сердито поблескивавшими глазами.
— Что было, то прошло и быльем поросло, отец, — сказал Ильмурза, опустив голову. — И близок локоть, да не укусишь.
— Нельзя разве, га?.. То-то и оно, что нельзя! — вырвалось у Сулеймана с горьким торжеством.
«Не таким, как ты, против правды не удавалось устоять!» — подумал он, всматриваясь в черные прищуренные глаза-буравчики сына.
— Вот что, друг Ильмурза, — сделал Сулейман ударение на слове «друг», — имеешь сказать что-нибудь путное, как мужчина, — пожалуйста, выслушаю. Если ж тебе вилять охота, вот тебе дверь. Я устал, с работы пришел, хочу отдохнуть…
Сверкнув белками, Сулейман хмуро, сбоку поглядел на Ильмурзу. Взгляд парня был устремлен вдаль. Мелко дрожала глубокая складка, надвое рассекавшая его широкий лоб. Сулейман вздохнул. Решая в молодости какую-нибудь трудную задачу, он и сам так же вот смотрел, будто искал чего-то, и так же на лбу у него дрожала складка. Только он был покоренастее сына, крепче стоял на земле и не выглядел таким франтом — ходил в коротком ватном пиджаке, в кожаных сапогах и такой же фуражке. А Ильмурза, правда, повыше его ростом и тоньше в кости, и одежда на нем другая — хороший костюм, пальто с каракулевым воротником, — вылитый интеллигент. И все же между ними, помимо внешнего сходства, была еще и какая-то внутренняя, родовая близость. «Ведь и в тебе течет ярая кровь Сулеймана, чего ж ты куражишься, подлец!» — сердито размышлял Сулейман.