Рикхард и его крошечная дружина пустили коней рысью и скоро, как раз в тот момент, когда солнце скрылось за деревьями, были у цели. Всю недолгую дорогу сытый, отдохнувший Грекобойца рвался вперед, чуя скорую ратную потеху, кони под спутниками барона, безоговорочно признававшие могучего жеребца за старшего, старались не отставать. Доскакав до места, где он намеревался переждать появления врагов, де ла Тур дал команду спутникам спешиться и, когда те сделали это, велел оруженосцу забраться на скалу, скрывавшую норманнов от глаз эскорта.
— По-моему, это ломбардцы, господин, до них еще с полмили, а то и побольше, — проговорил тот, вскоре возвратившись. — Впереди шестеро конных, остальные растянулись вдоль дороги, в арьергарде еще трое-четверо. Очень утомлены, спешат уйти подальше до захода солнца.
На сей раз Рикхард не стал смеяться над Сопляком (который, кстати, был краснощеким детиной, несмотря на юные годы, вымахавшим больше погибшего братца и почти сравнявшимся ростом с бароном), а просто спросил:
— Уверен?
Юноша кивнул.
— Проверьте упряжь и оружие, — распорядился барон и, когда его приказ был выполнен, скомандовал: — Приготовиться.
Хозяин башни в Белом Утесе надел на голову кольчужный капюшон, заправив под железную сетку непослушную русую прядь, упорно не желавшую подчиняться и спадавшуюся на лоб. Он дождался, пока Сопляк застегнет пряжки конического шлема, и скомандовал:
— В седло!
Зазвенело оружие, отряд де ла Тура построился. На пятерых у них оказалось два подобия рыцарских копий (все, что успели наскоро смастерить из срубленных прямо на месте стволов Гумберт Старый и Иоанн Подпруга).
— Постарайтесь не отстать от меня, когда Греко-бойца перейдет на галоп, — произнес барон. — Ударим на конных, тех, что впереди, дорога узкая, они не устоят и, поворотив, передавят пеших. Нам останется только сбросить их в море!.. — Барон перевел дух и, зловеще улыбнувшись, добавил: — Помните, что казна нашего друга папы не должна пострадать… Так хочет Бог! Вперед!
Слишком поздно приморившиеся от долгого перехода ломбардцы заметили скакавших на них всадников, строй которых напоминал странную двухклювую птицу, с восседавшим на могучем дестриере рыцарем вместо головы.
Слишком поздно сообразили они, что рокот копыт тяжелых коней, взрывавших каменистую почву, — вовсе не шум прибоя, не добрый голос ангела слышат они, а зычное «An avant! Montevilie! Blanxfalaese!»[26] звенит в наполняющемся предчувствием беды, боли и страданий воздухе.
Импровизированное копье барона сломалось о шлем первой жертвы. Удар оказался столь силен, что шейные позвонки ломбардца не выдержали, воин замертво рухнул с коня. Но едва тело его успело коснуться каменистой почвы, как могучая грудь Грекобойцы опрокинула на землю мерина второго всадника; конь придавил стражника, несчастный упал неудачно — видимо, сломал ногу. Человек издал истошный вопль, который тут же оборвался, когда конское копыто размозжило ему голову.