Шаммы-ага, приложив ладонь к уху, вслушался в разноголосые звуки пустыни. Да, это стонал человек… Спешившись, всадник долго пробирался по сыпучим барханам, ведя в поводу упиравшегося коня, пока не отыскал полузанесенного песком человека. Он был молод, богатырского телосложения, бритоголовый. Рядом с ним валялся белый барашковый тельпек, прожженный в нескольких местах черными точечками пуль.
Шаммы-ага склонился над лежавшим и вслушался в его бессвязный бред. Тот в забытьи звал Эшши-бая, проклинал Джунаид-хана, называл какие-то незнакомые имена и среди них, кажется, даже Аманли. Шаммы-ага узнал своего беглого соседа Халлы Меле, который то убегал к басмачам, то, каясь и проклиная тот день, когда уходил в пески, возвращался в родной аул.
Имя брата в устах этого проходимца насторожило Шаммы-ага. Он не сомневался, что перед ним Халлы. На груди его зияла рана. Пуля, видно, прошла навылет чуть ниже сердца. Другие ранения легки: пули содрали кожу на голове, шее, лице. Предплечье и ключица стянуты грязным платком — наверное, то была старая рана. Богатый халат, простреленный в нескольких местах, набряк от загустевшей крови, босые ноги едва прикрывались разметавшимися на ветру домоткаными портянками: убийцы позарились на сапоги. Из полувывернутого кармана торчала пропитанная оружейным маслом тряпка. Ни документов, ни оружия. Кто же бросил его здесь, беспомощного, раненого? Пожалуй, басмачи… Шаммы-ага знал: только они, подобно волкам, покидают своих товарищей в беде.
Басмач не приходил в себя. Шаммы-ага не мешкая снял с себя халат, накинул его на развесистый куст саксаула и, перенеся Халлы Меле в тень, разжал ему зубы, влил в рот немного воды. Затем, покопавшись в хорджуне, нашел бинты, которые всегда возил при себе, протер раны и натуго перевязал их. Раненый вскоре пришел в себя, попросил воды и, напившись, тут же уснул. Спал он долго, безмятежно. Очнувшись, испугался и, вглядываясь в Шаммы, спросил:
— Кто… ты?… Где я видел… тебя?
— Не узнал? Я Шаммы, сын Белета… Скажи, почему ты называл имя моего брата Аманли?…
— А что?!
— Ты бредил, называл его имя.
Раненый застонал, закрыл глаза. Мертвенно-бледное лицо его покрылось холодным потом.
— Ты к нему ехал? — произнес Халлы.
Шаммы-ага хотел оборвать басмача, но сдержался: беспомощность раненого обезоруживала.
— Да…
— Что ж так… поздно?… — Халлы застонал, облизал языком потрескавшиеся губы. Шаммы-ага снова дал ему напиться. — Поклянись, что ты не бросишь меня здесь. Я открою тебе тайну о твоем брате, его сыновьях. Поклянись…
— Клятвы я тебе не дам! — В Шаммы-ага вскипала злость на недобитого басмача. — Я человек, обойдусь с тобой по-людски… Только двуногие звери могли оставить тебя здесь… Даже шакалы своих детенышей не бросают.