— Прежнюю комиссию я распускаю, — рубанул воздух ладонью Ашир. — Да, да, именем народа, волею советской власти, которая наделила меня такими полномочиями. Создадим комиссию, в нее войдут представители всех слоев населения… А какая у баев партячейка?
— Большевистская! — выкрикнул Атда-бай.
Ашир ухмыльнулся, и толпа засмеялась.
— Такой ячейки быть не может!
— Ты, Ашир, грамотен, да нечестен, — не унимался Атда-бай. — Зачем скрывать от аульчан, что в партии может быть всякий туркмен… Разве партия для русских?
— Всякий трудящийся… а не бай и не мулла!
Толпа опять засмеялась. Атда-бай как ужаленный повернулся назад, пытаясь отыскать глазами всех, кто смеется.
— Слышите, Атда-бай, как люди хохочут над вами. В партию принимают не по национальной принадлежности… Игам Бегматов узбек! Я туркмен! У вас, Атда-бай, одних батраков больше полусотни, какой же вы большевик?
— Это в ауле, — вставил Агали Ханлар. — Ты, Ашир, посчитай и тех батраков, что пасут его отары в горах и песках… Со счета собьешься. Я сам десять лет спину на него гнул и даже приличного халата не заработал…
Атда-бай таращил как сыч глаза и наконец не выдержал, ткнул клюшкой стоявшего рядом Мурди Чепе, секретаря «байской партячейки».
— Ты что, камыш проглотил? — прошипел Атда-бай. — Иль у тебя язык отнялся?…
Мурди Чепе открыл было рот, но его перебил Агали.
— И в кого это ты, Мурди, такой холуистый уродился? Отец у тебя середнячок, едва концы с концами сводит, умный человек, — и, повернувшись к Аширу, добавил: — Это без тебя тут произошло… Атда-бай свою партячейку сколачивал, приходит к Чепе, отцу Мурди: «Мы хотим возвысить твоего сына, секретарем партячейки сделать». А тот отвечал: «Спасибо, бай-ага, польщен честью: раньше только в нашем ряду кибиток знали, что мой Мурди без царя в голове, теперь вся округа будет знать про то…»
Дружный хохот заглушил слова Агали. Мурди Чепе, шагнувший вперед, попятился и спрятался за спину Атда-бая.
Вечером вокруг Конгура кружил вновь организованный отряд самоохраны, в который записались многие дайхане. Кое-кто из сельских активистов спрятался в засаде, на пути, откуда обычно появлялся конный отряд Хырслана.
Три месяца прожил Ашир в родном селе, сдружился с Игамом, начитанным, жизнерадостным юношей, успевшим тоже привязаться к своему новому туркменскому другу. Они были неразлучны, помогали аульным активистам проводить в жизнь земельно-водную реформу, открыли ликбез, а Марине наконец построили мазанку под медицинский пункт, куда потянулись дайхане. Но молодая женщина и сама ходила по домам: женщины, девушки робели обращаться к ней за помощью — а вечерами Марина занималась с аульчанами, обучая их писать и читать.