— Прекратить! — Артур в один миг разметал свалку обезумевших людей. — Самосуд… Не дозволю!
— А-а! — обернулся к нему распаленный Марцис. — Заступник нашелся! Бандита покрываешь?
Бангу качнуло от ярости, но он сдержался.
— Я сказал — самосуда не будет. Лодки горят, а вы здесь…
— Что?! Лодки? — Марцис не владел собой. Страшными были лица и других рыбаков.
Сознание Артура обожгла мысль: если их не сдержать сейчас, Озолсу крышка. А Марцис уже подступал к нему со сжатыми кулаками:
— Лодки пожалел? Или папашу своей зазнобы выгораживаешь?
В это время Озолс зашевелился и сел. В отблеске пламени с залитым кровью лицом, он смотрел на разъяренную толпу глазами беспомощного животного и уже не молил о пощаде. Все было слишком ясно и безысходно. Но, странное дело, эта его затравленная покорность и безучастность к своей судьбе, его жалкий, истерзанный вид не только не вызывали в толпе сочувствия, а, наоборот, будили в людях все новую и жестокую потребность покарать ненавистного человека — к свежей обиде прибавлялись и старые воспоминания. Общий угар так захватил жителей поселка, что даже Зента, единственный свидетель невиновности Озолса, и та пальцем не шевельнула, чтобы внести ясность и спасти соседа.
Марцис рванулся к Озолсу, занес ногу для удара, но Артур с силой оттолкнул рыбака.
— Назад! — он выхватил из кармана браунинг. — Я сказал, самосуда не допущу.
Утром над пожарищем с голодным криком кружили чайки. Может быть, они надеялись среди обгоревших досок чем-нибудь поживиться, а может, просто выражали сочувствие людям, тоже оставшимся без корма. Несколько рыбаков уныло бродили у самой воды, подбирая обломки.
— Да, — подавленно сказал Лаймон. — Послушался бы моего отца, ничего этого не случилось бы.
Артур молчал, больно переживая тяжкую справедливость упрека. А Лаймон продолжал:
— И я хорош. По лесам бегал, как дурак. А того не додумал, что они именно сюда гадить приползут. Теперь ищи в море рыбку. А она может снова приплыть, да не раз. И вы хороши — бросили все без присмотра…
— Кто же мог догадаться? Всю жизнь оставляли лодки на берегу.
— Да, дорогая получилась наука.
— Чем дороже, тем крепче усвоишь. Ладно, слезами горю не поможешь, Небось отец уже приехал. Пошли.
Возле бывшего трактира Аболтиньша толпился народ. Сам трактир сейчас выглядел непривычно угрюмо: окна задраены дубовыми ставнями, двери наглухо закрыты. У входа рабочегвардеец с винтовкой. Над толпой повис угрожающий гул голосов:
— Нескладно новую жизнь начинаем.
— А кто виноват? Сами и прохлопали.
— Как же теперь? Ребенку не объяснишь — он жрать просит.