— Что им там понадобилось? — скрывая за раздражением тревогу, спросил он.
Аболтиньш снисходительно усмехнулся, смерил старого чудака презрительным взглядом, нехотя ответил:
— Соседку вашу допрашивать будут. Сынок-то ночью тю-тю… Испарился.
Озолс побледнел, медленно слез с повозки — колени дрожали. Вот оно, начинается. Сегодня взяли Зенту, завтра могут взять и его. Ниточка тоненькая — того и гляди оборвется. Понимая бессмысленность в данной ситуации каких-либо слов, он тем не менее спросил:
— А я здесь при чем?
Аболтиньш ощерился, заговорщицки подмигнул:
— Ну, как же? Кому, как не вам лучше знать своих соседей? Можно сказать, всю жизнь в друзьях ходили.
Озолс растерялся, беспомощно обернулся к дочери — Марта стояла неподалеку и все слышала. На мгновение их взгляды встретились.
— Переоденься, отец, — спокойно сказала она. — В этой куртке неудобно.
Озолс обреченно вздохнул, покорно поплелся за ней к дому, но, как только вошел в коридор, обессиленно привалился к стене.
— Что я тебе говорил? — горячечным шепотом спросил он. — Дождались?
— Ничего страшного. — Дочь нежно погладила его по руке. — Только держись.
— А если она не выдержит?
— Выдержит, отец, она выдержит. Так же, как и ты.
— Нет, это конец. — Крупная слеза поползла по щеке старика.
— Отец! — Марта повысила голос. — Возьми себя в руки. Не забывай, у тебя есть внук.
Он смахнул слезу, несколько секунд разглядывал дочь, словно впервые видел, оттолкнулся от стены, устало сказал:
— Давай пиджак.
Зенту допрашивали долго и с пристрастием, но добиться ничего не могли. Она упорно стояла на своем: ночью приходили немецкие солдаты и увели сына. Какие солдаты? Она не знает. Как выглядели? Не заметила — было темно. На каком языке разговаривали? Естественно, на немецком. Спрудж, который вел допрос, — долговязый обер-лейтенант, ночной знакомый Озолса, лишь наблюдал со стороны — никак не мог подобрать нужной отмычки. Никакие доводы, никакие увещевания не помогли. Когда же дошло до угроз, женщина и вовсе замкнулась. Ее били методично, со знанием дела, Зента кричала, молила о пощаде, теряла сознание. Ее отливали, допрашивали и снова били. Безрезультатно.
Лосберг — он присутствовал лишь в начале допроса — сослался на недомогание и отправился к себе на дачу. Его вызвался проводить Крейзис, ушел и больше не вернулся. Манфред уехал в Ригу, Озолс тоже хотел увильнуть, однако на него прикрикнули, и он вынужден был остаться до конца. Аболтиньш же, напротив, так рьяно принялся помогать, словно всю жизнь только и занимался кровавым, мясницким делом. Даже видавший виды Спрудж не без любопытства поглядывал на добровольного помощника.