— Ладно… Поскольку мы обязаны представить все данные о вас, у меня последний вопрос. Вы утверждаете, будто во время оккупации прятали у себя в доме партизан. Кто это знал?
Марта растерянно заморгала, наморщила лоб:
— Ну, мать Артура Банги…
— К сожалению, она уже не сможет этого подтвердить.
— Тогда только сам Артур или… мой отец.
— Что? — изумился следователь. — Вы хотите сказать, что прятали наших людей с ведома вашего отца?
— Так получилось. Он узнал случайно.
— И ничего не предпринял?
— Нет.
— Чем вы это можете объяснить?
— Иначе он выдал бы и меня.
Следователь взял со стола пресс-папье, долго задумчиво вертел его в руках, затем с едва уловимым сочувствием посмотрел на Марту и негромко сказал:
— К сожалению, ни Артур Банга, ни ваш отец свидетелями быть не могут.
— Почему? — встрепенулась она.
Следователь отвел взгляд в сторону:
— Гвардии капитан Артур Банга погиб двадцать третьего июня сорок четвертого года. Ваш отец покончил жизнь самоубийством трое суток назад. — Выждав паузу, следователь спросил: — Вы хотите что-нибудь добавить в протокол допроса?
Но она, потрясенная новым ударом, едва слышно ответила:
— Нет.
Тихая, дремала в глубоких снегах тайга. Объятые непробудным сном, стыли в серебряных доспехах кедры. Вдруг откуда-то с самой макушки посыпался снежок, перепрыгнула с ветки на ветку белка. Дед Митяй вскинул берданку, прицелился — ствол поплыл в воздухе, замер на мгновенье и — вздрогнул от выстрела. Подобрав зверька, охотник отряхнул с него снег, приторочил к поясу — там болталась еще парочка пушистых тушек.
Тайга близко подступала к деревушке, будто стерегла ее. Уютно дымили добротные, из вековых стволов, по-сибирски просторные избы, сверкали инеем огромные, красиво уложенные поленницы дров, в воздухе пахло свежим хлебом и печеной картошкой.
Подойдя к своему дому, еще более добротному, чем другие избы, с резными воротами и весело раскрашенными ставнями, с петухом на коньке, дед Митяй скинул у крыльца лыжи, постучал одной о другую. Он удовлетворенно оглядел подворье, устало потянулся, ступил было на первую ступеньку, но тут словно из-под земли вырос постреленок в непомерно большом, мохнатом малахае и звонким, пронзительным голосом крикнул:
— Дедусь, вас председатель кликал.
— С чего бы это? — недовольно обернулся дед.
— Не знаю. Сказывал, скоро надо. Я уж третий раз за вами.
— Ниче, обождет. Обогреюсь вот и зайду.
В серой тусклоте колхозной конторы Кланька Фофанова, секретарша, цвела заморским, немыслимой пестроты чудо-цветком. От ее пронзительно зеленой кофты, от размалеванных, будто калина переспелая, губ, от высоко взбитой ярко-рыжей копны у деда в глазах зарябило. Сердито крякнув, он шагнул к председателю, однорукому мужику в застиранной гимнастерке: