Едва не расплескав стопку, она быстро отвернулась, стараясь сдержать слезы.
— Ты че это? Че с тобой? — забеспокоилась бабка.
— Голова что-то… Вы не беспокойтесь… Я… — Марта попыталась улыбнуться. Но, уронив вдруг голову на руки, затряслась от неудержимых рыданий.
Старики всполошились не на шутку.
— Ну-ну, девка… беспомощно топтался подле нее дед. — Что уж так-то убиваться. Оно, конечно, на чужой стороне… Однако же… Мать, ты бы закрыла окошко.
Старуха прикрыла окно, прикрутила радио.
— Мама, мама! А мы Гитлера поймали. — В комнату, размахивая деревянными ружьями, вбежали Эдгар с Федькой.
— Ладно, ладно, — старуха сунула им по пирожку и подтолкнула к выходу. — Поймали — и молодцы. Таперича за энтим бегите… Как его? За Герингом.
— Однако не так все и худо, сдержанно утешал Марту старик. — Здоровая, молодая, мальчонка при тебе. И мы уж вроде как не чужие. Случай чего — в обиду не дадим.
— А, может, ты об них горюешь? — вдруг нахмурилась бабка. — Об тех, за кого тебя сюда наладили? Жалеешь, что их наши побили?
— Да вы что, ей-богу… — отмахнулась сквозь слезы Марта.
— Ты ручкой-то не маши. От правды не отмахнешься. Все молчком да молчком. Дед верно говорит — мы уж теперь не чужие. Ежели што — лучше покайся, на душе легче станет.
Митяй сердито шикнул на нее, шевельнул грозно кустистыми бровями. Но Марта не обиделась, вытерла рукавом лицо, сказала сурово:
— В том-то и дело, что не знаю, кому каяться и в чем. Следователь, когда допрашивал… Уж ему-то всю душу вывернула. Ну, и что? Я понимаю, конечно, поверить непросто. Все сплелось, перепуталось, вроде я одна кругом виновата. Хотя, если разобраться, то в чем? В том, что на свет родилась?
— Ты выпей-ка, выпей, оно легче станет, — пододвинул ей стопку старик и осторожно, как бы невзначай, спросил: — Ну, а на самом деле как?
— Да и на самом деле выходит, что виновата, — просто сказала Марта и горько усмехнулась. — Только ведь, чтоб понять человека, поверить ему надо, всю его жизнь узнать.
Она подняла глаза на старуху, на деда и увидела: они давно ждут ее исповеди, готовы ее принять. И Марта стала рассказывать. От начала до конца, ничего не умаляя, ничего не приукрашивая. Она как бы вспоминала вместе с ними все самое яркое, самое радостное и само горькое в своей жизни. Все промелькнуло в ее памяти, как застывшие мгновения, как яркие фотографические вспышки.
Долго молчали старики, потрясенные рассказом Марты. Давно уже наступила ночь, в деревне все стихло, и только откуда-то издалека еще чуть слышно доносилась песня. Но не разудалая, не веселая, а полная ожидания, тревоги и тоски. Далеко за рекой пел одинокий женский голос.