Вот она видит стол, каким он был накануне – когда она загасила лампу и последней ушла с кухни. Вот она снова ощущает мирное тепло горницы, где только что сидела за ужином счастливая семья, присматривается к темным углам, куда достигают лишь слабые отблески света, и возвращается взглядом к столу, где лишь стакан с водой, кофейник да три забытые дольки чеснока. И тут она понимает, что Мария, которой случается бродить по дому в сонной темноте, приходила сюда ночью и передвинула зубчики чуть-чуть – и стакан тоже; тут речь идет скорее о миллиметрах, и этот незаметный сдвиг трех обыденных вещей полностью изменил пространство, обратив кухонный стол в какую-то живую картину. Евгения знает, что слов ей не подобрать, ибо она родилась крестьянкой, в глаза не видала иных картин, кроме тех, что висят в церкви и рассказывают про Священное Писание, и не ведает ничего прекраснее полета птиц и красок весенней зори, лесных тропинок в светлом лесу и смеха любимых детей. Но ее охватывает железная уверенность, что Мария своей композицией из трех зубчиков чеснока и стакана сотворила мир, вплотную подходящий к Божественному творению. Кроме того, старуха замечает, что вдобавок к легкой перестановке вещей имеется еще одна деталь, которую как раз сейчас высвечивает луч заглянувшего солнца, и это завиток плюща, просто положенный рядом со стаканом. Совершенство. У Евгении нет слов, но все же есть дар. Она видит, и так же, как видит действие лечебных трав и меру исцеляющих движений, она ощущает гармонию, в которой малышка расположила элементы, ту интенсивную связь, которая установилась между ними с чередованием пустот и предметов, отсекая, как рамой, пространство бархатной тьмы. И Евгению, по-прежнему одиноко стоящую в кухне под лентами чепца, венчающего восемьдесят лет настаивания боярышника, все так же бессловесно, но милостью сердечной чистоты и Божьего дара пронзает великая сила искусства.
В то утро Мария проснулась рано и спустилась в погреб отрезать кусок сыра. Но потом не отправилась к деревьям до начала уроков, а вернулась на кухню, где Евгения, стоя на боевом посту, размешивала в медной кастрюле смесь листьев сельдерея, цветов фиалки и листьев мяты, предназначавшихся для одной роженицы, у которой все не прибывало молоко. Мария уселась за большой стол, где по-прежнему лежали дольки чеснока.
– Там сельдерей? – спросила она.
– Сельдерей, фиалка и мята, – ответила Евгения.
– Сельдерей садовый? – спросила Мария.
– Садовый, – опять ответила Евгения.
– Сорвала в нашем саду?
– В нашем.
– Он пахнет получше, чем дикий?