Пьетро плакал, Маэстро прижал руку к сердцу. Клара сочиняла прямо во время игры, и волшебные пассажи рождались под ее пальцами – маленькая горянка черпала их из самой глубины своего одинокого сердца, она обращалась к маленькой крестьянке, жившей среди садов и оврагов.
Сколько губ подхватило с тех пор эту мелодию, с пылом отправляясь в путь? Сколько было сражений, сколько знамен, сколько солдат полегло на равнине с тех пор, как Клара Ченти сложила этот гимн последнего союза. И когда Мария в своем сне обрела и услышала девочку с чеканными чертами лица, Пьетро плакал горючими слезами. Звуки врачевали его душу, заставляя шептать стихи, которые отец начертал на листе. И тогда он увидел, как едкая ненависть внутри его стягивается в одну точку боли, безмерной и слепой, – и страдание шести десятилетий исчезло навсегда.
Вилла Аччиавати
Малый эльфийский совет
– Зрелость ее суждений поразительна, – сказал Маэстро, – а сердце бесконечно чисто.
– Но она всего лишь ребенок, – заметил Петрус.
– Сочиняющий музыку, как гениальный взрослый, и обладающий силой отца, – уточнил Маэстро.
– Ребенок, не знавший родителей и десять лет проторчавший возле дурака-кюре и полоумной старухи, – буркнул Петрус.
– В эти десять лет рядом с ней были деревья и утесы и рассказы старой няньки и пастуха Паолино, – сказал Маэстро.
– Просто завалили дарами, – съехидничал Петрус. – А почему было не дать ей мать? И хоть изредка – какой-нибудь огонек в ночи? Девочка имеет право знать. Она не может продвигаться в потемках.
– Мы тоже плутаем в потемках, – возразил Глава совета, – я волнуюсь за девочек.
– Знание питает вымыслы, а вымыслы высвобождают силу, – сказал Петрус.
– Что же мы за отцы? – спросил Страж Храма. – Ведь это наши дочери, а мы вытачиваем из них клинки.
– Тогда дайте мне право самому рассказывать, – потребовал Петрус.
– Делай что угодно, – согласился Глава совета.
Петрус улыбнулся:
– Мне понадобится москато.
– Мне дико хочется попробовать, – заметил Маркус.
– Ты изведаешь радость, – сказал Петрус.
– Охранник, сказитель и пьяница. Ну чем не человек, – усмехнулся Паулус.
– Совершенно не понимаю, что происходит, – сказал Алессандро, – но я польщен.
Евгения умерла в следующую январскую ночь. Она тихо уснула и не проснулась. Подоив коров, Жанетта постучалась к ней в дверь, удивившись, что на кухне не пахнет утренним кофе. Она позвала остальных. Отец Марии колол дрова в предрассветной тьме, при каждом ударе словно разлетавшейся осколками черного льда. Но он, одетый в охотничью куртку и ушанку, колол дрова по-своему размеренно и невозмутимо, и мороз скользил мимо, как скользили мимо все события его жизни, иногда кусая и раня, но не приковывая к себе его внимания. Однако время от времени он поднимал голову, втягивал ноздрями стылый воздух и думал про себя, что этот рассвет ему чем-то знаком, да вот не вспомнить чем. За ним пришла мать. В первых проблесках рождающегося дня ее слезы блестели как темные текучие бриллианты. Она сообщила ему новость и ласково взяла за руку. Его сердце разрывалось на части, но он подумал, что нет женщины прекрасней ее, и сжал ей руку в ответ. И это говорило больше, чем все слова.