– Да чем только не занимаются чиновники особых поручений! Вам ли не знать! С голодом боролся, воинскую повинность надзирал…
– Полицейских дел мало касались?
– Разве иногда, и то в уездах.
– Как же вы хотели служить в полиции, когда дали согласие на эту должность? Делать дело хорошо и при этом в дерьме не запачкаться?
Яковлев молчал.
– Так я вам скажу, что иначе не бывает. Или надо службу менять, или засучить рукава и мести этот сор вместе со всеми.
– Но… ведь нечестно, чтобы известный нам маклак под нашим же покровительством краденое скупал!
– Петр Яковлевич. А что, если Разъезжалов со своими подручными человека убьют? Например, сегодня ночью. Пока вы тут чистоплюйством занимаетесь.
Готовы такой грех на душу взять? А могут и не одного зарезать, а как тогда, целую семью!
– Хорошо. Я даю разрешение на операцию. Поступайте как хотите.
– Ну уж нет! – Лыков перестал сдерживаться. – Вы должны присутствовать при договоре с маклаком Озоровичем и лично дать ему гарантии.
– Зачем это?
– А затем. Давеча вы сказали, что мои методы бессовестны…
– Я готов извиниться!
– К черту ваши извинения! Опять хотите легко отделаться? Выяснилось, господин исправляющий должность полицмейстера, что вы не понимаете самой сути вашей службы. От такого толкования будет больше вреда, чем пользы. Придется вас кое-чему поучить. Как с агентурой работать, какой ценой результат добывать. Как испачкаться, но дело сделать и обывателей защитить. Как, в конце концов, убийц ловить! Я понятно излагаю?
Яковлев был старше Лыкова и чином, и возрастом и совершенно не зависел от Департамента полиции. Но он понимал, что надворный советник сейчас пойдет к Баранову и все расскажет. А тот, конечно, примет сторону петербуржца. Губернатору важен исход дела. Чтобы в городе было спокойно. Яковлев лишь исправляет должность. И вопрос о том, станет ли он полноценным полицмейстером, отложен на осень. Когда закроются и выставка, и ярмарка, и начальство начнет делать выводы. И тогда рапорт Лыкова может оказаться решающим.
В итоге через час в кабинет полицмейстера вошел старик семитской наружности.
– Здравствуйте, Гораль Хаимович!
– Какая радостная встреча! Алексей Николаевич, таки сколько лет прошло!
– Шестнадцать, Озорович, шестнадцать.
– Как быстро летят годы… Вы уже, я слышал, надворный советник? И были даже камер-юнкером?
– Все верно.
– А Павел Афанасьевич умер, светлая ему память?
– Умер.
– Ах, как жаль! Весьма-весьма достойный был человек. Всегда умел войти в положение бедного еврея!
– Гораль Хаимович, а ведь вы нам снова нужны!
– Я? Старый-пожилой, никому не интересный человек?