— Боюсь, я не могу это есть.
— Меня это не удивляет, — фыркнув от смеха, говорит надзирательница. — Я сама бы не прикоснулась к этому, даже если бы умирала с голоду.
Я сижу на металлической скамье напротив стойки проходной изолятора и надеваю ботинки. Здесь еще трое, все они мужчины, и все одеты в настолько похожие тренировочные брюки и куртки с капюшонами, что сначала мне кажется, будто это какая-то униформа. Они сгорбившись сидят вдоль стены, чувствуя себя как дома в такой же степени, в какой я ощущаю себя явно не в своей тарелке. Обернувшись, я вижу на стене у нас над головой море записок, но все они какие-то бессмысленные. Здесь информация об адвокатах, переводчиках, правонарушениях, «принятых к рассмотрению». Предполагается, что я должна понимать, что происходит? Каждый раз, когда накатывает новая волна страха, я напоминаю себе, что совершила, и говорю, что не имею права бояться.
Мы ждем с полчаса или даже больше, когда раздается сигнал зуммера и сержант поднимает глаза на монитор камеры наблюдения на стене, где сейчас виден большой белый грузовик.
— Ваш лимузин подан, ребята, — говорит он.
Парнишка рядом со мной цыкает сквозь зубы и бормочет под нос что-то, чего я не могу разобрать — да и не хочу.
Сержант из изолятора открывает дверь для двух офицеров службы сопровождения.
— Сегодня четверо для вас, Эш, — говорит он офицеру-мужчине. — Слушай, похоже, твой «Манчестер Сити» вчера вечером хорошенько потрепали, а?
Он качает головой — вроде бы сочувственно, но при этом широко улыбается, — и тот, кого он назвал Эшем, благодушно бьет его кулаком в плечо.
— Придет и на нашу улицу праздник, — говорит он и оглядывает всех нас. — Бумаги на этих готовы?
Пока мужчины продолжают болтать о футболе, ко мне подходит офицер-женщина.
— Все в порядке, дорогая? — спрашивает она.
Она полная, выглядит как-то по-матерински, что плохо сочетается с ее униформой, и я вдруг испытываю нелепое желание расплакаться. Она велит мне встать и проводит ладонью по моим рукам, спине и ногам. Палец ее скользит по внутренней поверхности моего пояса, прощупывает через рубашку резинку лифчика. Я вижу, как парни на скамье подталкивают друг друга локтями, и чувствую себя незащищенной настолько, будто стою перед ними голая. Женщина наручниками пристегивает мою правую руку к своей левой и выводит меня на улицу.
Нас везут в суд в грузовике с перегородками, который напоминает мне фургоны для перевозки лошадей на окружных ярмарках, куда мама возила нас с Евой. Мне с трудом удается усидеть на узкой лавочке, когда грузовик круто поворачивает; запястья мои прикованы к цепи, которая идет через всю ширину нашего бокса. Ограниченность пространства вызывает у меня клаустрофобию, и я смотрю в мутное стекло окошка, где калейдоскопом форм и красок проскакивают здания Бристоля. Я пытаюсь сориентироваться во всех этих поворотах, но движение меня укачивает, и я закрываю глаза, прислонившись лбом к прохладному стеклу.