Костя подхватил ее на руки.
Влада увидела, как поплыл над ней сводчатый потолок с потемневшей лепниной, как мелькнули мимо несколько резных дубовых дверей… И вдруг она почувствовала, что падает, и невольно вскрикнула. Но падение было недолгим — она утонула в чем-то мягком, колышущемся…
Они катались по кровати, помогая друг другу освобождаться от одежды. Костя заразился неистовством, покрывая поцелуями тело Влады от пальчиков на ногах до пальчиков на руках.
Влада металась, словно в лихорадке, направляя губы и руки Кости туда, где пламя, сжигавшее ее, бушевало больше всего.
Когда она зарыдала, доведенная до крайней степени возбуждения, он вошел в нее. Влада вскрикнула от острого чувства блаженства и ощутила, как по телу прокатилась одна горячая волна за другой. Влада потеряла всякое представление о том, где она, с кем и что с ней.
Казалось, Влада никогда не сможет насытиться ласками и телом Кости, но постепенно возбуждение сменилось умиротворенностью, и, когда Костя, отдохнув, вновь провел рукой по ее бедру, она прошептала слабым голосом:
— Больше не могу… Умираю, хочу пить.
Они полежали еще немножко и, одевшись кое-как, пошли на кухню — так захотела Влада.
— По этому бульвару Раскольников гулял, — кивнул Костя на окно, — было лето, город изнемогал от жары и лени, а он обдумывал, как бы половчей старушку-процентщицу на тот свет отправить… Я всегда думаю об этом, когда смотрю в окно.
У Кости была комната в коммунальной квартире.
— Вот здесь живет зек Иванов, — показал Костя на двустворчатую дверь, — сейчас он мотает очередной срок. Вот там — геолог Петров. Сейчас он на Севере. Не думаю, что ему там комфортней, чем Иванову. А там…
— Неужели Сидоров? — улыбнулась Влада.
— Нет, не угадала. Моисей Соломонович Фейгин. Сдает свою комнату под склад. С той стороны — черный ход. Постоянно кто-то скребется… Так что у меня отдельная квартира! Я ведь из Кемерова. Там у меня родители остались. А эта квартира меня устраивает. Центр, и до офиса рукой подать.
Костя усадил Владу за покрытый клетчатой клеенкой стол, поставил на плиту чайник.
— Я уж думал, что никогда не увижу тебя, — признался он.
— Я тоже.
И можно уже было ни о чем не говорить и ни о чем не спрашивать. Он прекрасно чувствовал ее, она — его.
Они сидели в огромной коммунальной кухне с изразцовой печкой и мозаичными стенами, пили чай — идиллия, да и только, которую невозможно нарушить.
Но вот по улице промчалась “скорая помощь” с включенной сиреной — и от идиллии не осталось и следа.
— Кто-то умирает от любви, — пошутил Костя.
Влада отмолчалась.