Все поют монахи — Бога славят.
Что же, что голос у него такой,
Что работать не могу. Здесь правит
Не эстетики закон, и мне,
Уж давно спесивому искусству
Предпочесть умевшему на дне
Совести работу, мне, по чувству —
Иноку, роптать на звуки те
Стыдно было бы. О красоте,
Светом изнутри не освещенной,
Никогда я не мечтал; врагом
(Даже потрясенный и влюбленный)
Оставался ей. И был стыдом
Так унижен, уступая жадной
И придурковатой страсти, в ней
Столько сходства с преисподней смрадной
Находил, что бледных сторожей
И библейской, и средневековой
Строгости уже давно суровой
Нежностью почти любил. Пришла
Наконец ты. Сразу было ясно,
Почему твоя невесела
Жизнь и чем особенно прекрасна…
Я обыкновенный графоман,
Может быть, но я предпочитаю
Все же не выдумывать роман
Или драму. Если проверяю
Записей разрозненных листы,
Разорвал бы, но за ними — ты.
Вот происходившее снаружи:
Монастырь и беглые, как я,
Плохо было, с каждым днем все хуже.
Нелегальный, где любовь твоя?
Там, а нет дороги, не доедешь,
Надо в келье прятаться, в лесу.
И не налегке я — всех наследий
Груз по-прежнему в себе несу:
Жадность, зависть и сластолюбивый,
Стыдный плоти сон, ее призывы.
Вдохновляющая, как вино,
Милая, доступная, конечно,
Женщина, какая все равно, —
И беспечной, и бесчеловечной
Музе упоения нужна.
Боги подают пример. За ними
Смертные отведали вина
Жгучего в Афинах или Риме.
Только строго Иерусалим,
Стоя в стороне, дивится им.
«Иерусалим освобожденный»…
Кто освобожден? Гора камней?
Что же целый век, загроможденный
Ими, стоит? Не спеши. Умей
Видимое проверять незримым,
И безумный крестоносца путь
С тем сольется неисповедимым,
Что и ты в свою вмещаешь грудь.
Или битвы у тебя не те же,
Странные, жестокие: в тебе же!
С кем и за кого?.. Нужна кому
Жизнь нелицемерная? Что значит
Улучшение и почему
Рад бы, да никак нельзя иначе?
И какое там — идти ко дну!..
А вдали звучит, не умолкая:
Все-то заповеди нам в одну
Слить бы надо, и она простая:
«Будь готов страдание принять,
Но другого не заставь страдать!
Мало чувствовать себя поэтом…
Я годами жизнь мою веду,
Чтобы ты нашла награду в этом,
И уже сознательно иду
К высшей радости. Она — просторы
Без самовлюбленности глухой
И твои признательные взоры:
«Да! Ты ожил, ты одно — со мной.
Но, увы, еще не наступило…»
Где же изменюсь я? За могилой?
Слышу, как растроганный народ
В храме повторяет аллилую…
Где-то — вдалеке, а рядом — тот,
За стеной: приехал на Святую
Погостить чужой монах сюда,
Он-то и поет (простите, воет),
И люблю его уже. Ну да.
Что тут удивительного: стоит
Потерпеть воистину от зла
Своего и общего, — мила
Станет в лучшем смысле тварь живая,