Лихо одноглазое!..» Но стон
И проклятия не помогают…
Надо вытерпеть… «Один совет,
Будь правдив!» — «Но ближние мешают…»
То-то же… На благодушный бред
Брызжет — и на все миры фантазий —
Просвещенье серной кислотой…
Лучше так, чем якобы в экстазе
Грезить о реальности иной.
«Да» — подделка! Ну же, выбор сделай
Между ним и мною. Ты ведь смелый!»
«Да» — самодовольное, с тупой
Важностью твердящее все то же…
«Да» — успех, и слава, и покой,
Но прислуживающий вельможе
(А сидит вельможа в небесах).
«Да»: простить во что бы то ни стало
Тьму бессмыслиц (помогает страх),
Опустить на бездну покрывало,
Все противоречия смягчить,
Чтобы жизнь удобнее прожить…
Музу обольщениями нежишь,
Друг-романтик, только берегись,
Не уйди в одно из двух убежищ
Для разочарованных: спаслись
Многие в безумие от мира
И в самоубийство. Сколько раз
И какая умолкала лира…
Батюшков… А то, что глубже фраз
В пафосе высоком Озерова…
В одиночестве ума больного…
Сумасшествие! Влечет, влечет
И меня в обманчивую пристань.
Хорошо, когда у слов и нот
Гете выверенная и Листом
Мера, отражающая строй.
Но когда от поздних сожалений
Места не находишь, сам не свой,
Что тогда и счастья дерзновенней,
И от истины — на волосок?..
Можно в сердце, можно и в висок!
Я не раз припоминал, Кириллов,
Как за шкафом ты стоишь и ждешь,
И меня, как в лихорадке, било:
Струсишь? Не посмеешь? Не нажмешь?
Все, покинувшие дом отцовский,
Перед искушением стоим,
И весьма гремевший Маяковский
Тоже оказался уязвим
(Кто сказал бы?). Смерть, любовь и слава…
Не из одного ль они состава?
Сколько раз насильственный конец
Кажется единственным исходом
Даже для испытанных сердец.
Больше не поздравит с Новым годом
И Цветаеву никто. Смела,
Не угрюма, и любила сына,
Но простить чего-то не могла
Наша одинокая Марина.
«Выживают только подлецы?..»
Нет, венки меняя на венцы,
И чистейшие не уступили.
Вот и ты, заступница моя…
Но ценою лишь твоих усилий
Разве мог преобразиться я?
Столько лет и столько испытаний,
Видишь, ни к чему не привели:
Я такой же на руках у няни
И на лоне матери-земли
Перед смертью, и в тоске и стонах
Я — как Пяст с его «поэмой в нонах».
Кто не вспоминает, как свои,
Жалкие юродивых ужимки
(Но молчи, скрывайся и таи),
Словно из-под шапки-невидимки
Палец, слово, хохот: смысла нет
Или есть великий, да незримый.
Ясен разума приоритет
Не всегда, и любят люди схимы
И простонародье неспроста
В блеющем создании Христа.
Помню одного (из лейб-гусаров),
Вежлив, и опрятен, и умен,
Даже без припадков и кошмаров —
Отчего же в этом доме он?
Но — «из чайника» — рукой покажет
И, на собеседника взглянув,
Десять раз: «Из чайника», — он скажет.