На идею блюдечка подув,
Из идеи-чайника он чаю
Льет себе и мне, и я сгораю
От великой тайны, гимназист,
И дрожу, но дядя за плечами
(У него гостил я). Как артист
Он лечил больных. Судите сами.
Снилось одному, что из стекла
У него спина, и лишь попытка
Смелая спасти его могла.
Маг ему какого-то напитка
Дал глотнуть и, погрузив в туман,
За его спиной разбил стакан.
Ах! Больной и на пол. Но для быта
Он проснулся, робок и здоров:
«Ваша прежняя спина разбита,
Поздравляю…» Был велик улов
Поврежденных душ, чтоб их исправить,
Обществу нормальному вернуть,
Чтобы, как другие, были вправе
Эти падающего толкнуть
И по лестнице больших и славных
Восходить для подлостей неявных…
Отделяется за годом год
От тебя, живущий, все, что было,
Наступил и для тебя черед
Познакомиться с твоей могилой.
Кажется, что это не всерьез:
«Да, случается (и пусть) с другими,
Но уже подходит паровоз
Тот, с глазами желтыми и злыми,
Хочешь или нет, а надо в путь…
Куплены билеты… Что ж, везут…»
«Барин, а, везуть…» — «Везут, пожалуй…»
Что за выговор?.. Ах да, мужик,
Лгун и пьяница, но добрый малый!
«Папеньку-то хоронили… Шик!»
«Что ты брешешь?» — «А теперь сыночка,
То есть вашу милость…» — «Я живой…»
«Нет, шалите, барин. Точка». — «Точка?»
«Да-с, холодненькая. Под землей…»
Так на станции устало бредит
Тот, кто с первым поездом уедет…
Как от мухи, слабо на стекле
В сентябре жужжащей, как от мухи,
Догадавшейся, что мир во зле,
Как от умирающей старухи,
Жизнь уходит от меня… Куда?
Что-то было… Что же? Не впервые
Надо мной горячая звезда
Греет воздух. Я, Как все живые,
Благодарен… Хочется любить,
Да нельзя… Не это учит жить.
Смерть вошла и ехала в вагоне,
Место против моего заняв.
Это не мираж потусторонний,
Это — человеческий состав.
Волосы как желтое мочало,
Жутко-пристальный, бездонный взгляд…
Много эта женщина страдала,
Черный неспроста на ней наряд,
И не стала бы как жердь худая,
Самых, горьких слез не проливая,
И, безумием упоена,
В той же буйной и застывшей позе
Не сводила глаз с меня она,
И шептал я о почивших в бозе
Чепуху, но сквозь ее черты,
Как бы накануне разрушенья,
Предо мною возникала ты
И твои звучали обвиненья,
Превращая в ранящий укор
Незнакомки сумасшедший взор.
Опустил я голову в ладони
И глядеть напротив не хотел,
Часа мы не провели в вагоне,
Но тогда-то я и постарел.
Словно мне внушала смерть живая,
Что отныне я похоронен,
И хотя молитва никакая
Для закоренелых не закон —
Но меня утешила бы книга:
Кары, одиночества, пострига.
Нет, увы, на круги не своя
Ветер возвращается… Другие
Начинают жить… Не ты, не я…
Трудно и ошибки молодые
Исправлять, ошибки зрелых лет,
Злее и уже непоправимы.