За исключением того дня, когда малышка Виктория родилась и сразу умерла, а я обжулил Энгюса в «Завоеватель», прямо у крыльца нашего дома, чтобы присвоить его завиток, я никогда в жизни больше не жулил в марблс. И когда я вошел в нее и она вскрикнула, я отнюдь не нуждался в напоминании о том, что в мире марблс я – человек слова, я в точности соблюдаю все правила, но тот, другой я, который без шариков? Всю свою жизнь я только и делаю, что шарю в капусте.
– Привет, – внезапно обращается ко мне женщина, сидящая в соседнем кресле. До той минуты я не замечал ни ее, ни этого кресла, но вдруг – вот она.
Солнце возвратилось, затмение кончилось, все сняли очки, и я тоже, хотя не помню, когда это сделал. Словно мама в последние годы жизни, когда она стала рассеянной и вечно теряла очки, а раньше-то какая была собранная. Эта особенность старения меня не радует, я всегда гордился своей памятью, не путал ни имена, ни лица, всегда мог сказать, где и как познакомился с тем или иным человеком, в какой связи и о чем говорили, а про женщин я даже помнил, как они были одеты. Иногда и сейчас моя память все это мне подсказывает, но отнюдь не всегда. Я понимаю, что так оно происходит с возрастом, и удар, конечно, тут тоже виноват, но по крайней мере здесь за мной ухаживают, я не на работе, где все время нужно припоминать то и се, а не получается. Со многими такое случается, но мне бы это пришлось не по душе.
– Привет, – вежливо отвечаю я.
– Все в порядке? – спрашивает она. – Мне показалось, вы немного расстроены. Надеюсь, по телефону вам не сообщили плохие новости.
Я глянул на свою руку и убедился, что все еще сжимаю в ней мобильник.
– Нет, вовсе нет.
Но что это был за разговор? С кем? Соображай, Фергюс!
– Я говорил с дочерью. Беспокоился за нее, но она в порядке.
Не могу в точности припомнить, о чем была речь, после этого я ненадолго отключился, но что-то мне подсказывает: все в порядке, она в порядке.
– Почему я показался вам грустным? – спрашиваю я.
– У вас на щеках слезы, – мягко отвечает она. – Я села рядом с вами, потому что хотела помочь. Если хотите, я уйду.
– Нет-нет, – поспешно отвечаю я, совсем не хочется, чтобы она уходила. Я пытаюсь припомнить, что могло меня так расстроить в разговоре с Сабриной. Оглядываюсь на Ли, которая смотрит на меня с тревогой, перевожу взгляд на небо и вспоминаю про луну, потом про миниатюрные марблс, которые поместились бы в ее ямочках, потом про то, как луник застрял в ноздре у маленькой Сабрины, и рассказываю эту историю женщине в соседнем кресле. Посмеиваясь, я вспоминаю упрямое личико двухлетней Сабрины, ее красные щеки, ее невероятное упорство: что ни скажи ей, на все «нет». Ей бы сейчас пригодилось это слово, когда она пытается укомандовать троих мальчишек.