Гарм листает очередную газету, а то и вовсе исчезает, верно, на кухне, где тепло и сытно. Райдо устраивается в кресле и берет Нани.
Броннуин.
Он по — прежнему упрямо называет ее Броннуин.
Ийлэ почти смирилась.
Эти двое великолепно понимают друг друга, куда лучше, чем Нат и Нира. Ийлэ порой завидует им, но зависть ее вялая, полумертвая.
— Нет, ты ошибаешься, — Нира разжимает руки и смотрит на белую ладонь с отметинами ногтей. — Он меня… если бы любил, то… просто пожалел, наверное, а жалость — это не то чувство, из‑за которого стоит выходить замуж.
Ийлэ пожала плечами: ей замужество в принципе не грозило, а потому она о чувствах старалась не думать. Без чувств ей было спокойней.
— И он уже жалеет… иначе почему избегает меня?
Нире не нужны были ответы, она говорила с собой, и себе же отвечала.
— Еще Мирра… и мама… и вообще от меня одни проблемы. Зачем ему?
— Спроси, — посоветовала Ийлэ. Вообще‑то она не умела давать советы, но Нира встрепенулась, словно ждала именно этой подсказки.
— И спрошу!
— Спроси…
На море Ийлэ не была ни разу, но сейчас остро чувствовала его, далекое и живое, готовое перемениться, уже меняющееся, а значит, до первой грозы оставалось не так долго.
Нату было плохо.
Он встал, не спуская взгляда с сапог Гарма, и с тоской подумал, что сапоги эти уже не вызывают прежней злости.
— Вставай, — велел Гарм.
А сапоги хорошие. Качественные. За прошедшие полтора месяца Нат успел их изучить.
Толстая подошва.
Черная кожа. И суровая провощеная нитка. Каблук квадратный, устойчивый. И на левом есть крохотная трещинка, которая самим своим существованием раздражает Гарма. Он старается о трещине забыть, но то и дело ногой притоптывает, проверяя каблук на прочность.
Раньше Нату хотелось, чтобы трещина эта разрослась.
И каблук раскрошился.
И Гарм, потеряв равновесие, рухнул бы в грязь…
— Что‑то ты сегодня совсем квелый, — Гарм падать не собирался, он присел на корточки, руки на колени положил, поза нарочито расслабленная…
Было время, когда Нат поддавался и нападал, пытаясь использовать это свое преимущество.
Было.
Раньше.
Сейчас он усвоил, что Гарм любит играть. И вся его расслабленность — часть этой игры. А потому он сел, потрогал ребра, которые ныли от пинка, и сказал:
— Все нормально.
— Я вижу…
— Нормально, — сегодня и вправду Гарм был настроен почти миролюбиво.
— Охламон, — Гарм подал руку, но Нат поднялся сам. — Дважды охламон. Учись различать, когда тебе и вправду предлагают помощь, а когда…
— И чем ты мне поможешь? — грубить Гарму точно не следовало, но быть может, он разозлится и возьмется за Ната всерьез. И тогда урок кончится привычным уже привкусом крови на языке, усталостью дикой, когда и дышать‑то получается с трудом… и эта усталость избавит от опасных мыслей.