В тамбуре мялся сосед сверху. Максим открыл дверь.
Перед ним предстали спортивные штаны с коленками-пузырями. Рубашка цвета подгнивающей сливы, застёгнутая на все пуговицы, даже на запасную. Кепка-восьмиклинка, атрибут уличного отребья конца прошлого века, летний вариант из "дышащей" ткани.
– Сосед, приветствую, – сипло поздоровался Егорыч из всех этих декораций. – Это самое… соли не будет?
Постоянно гонимый, нежеланный, точно июньский снег, он переминался с ноги на ногу, боясь наступить на потёртый коврик. Аня Егорыча не жаловала, но сейчас её не было, и Максим обрадовался перспективе простого общения.
– И тебе здравствуй, Егорыч. Тебе соль на закусь?
Желтоватое лицо обиделось.
– Дми-и-итрич, зачем так. Я сегодня сухой, как, этого… как Сахара…
Название пустыни Егорыч произнёс с ударением на первый слог, поэтому Максим не удержался:
– И сахара дать?
– Ладно шуткуешь, – улыбнулся Егорыч, красный, как рак на душевном безрыбье Максима. Подпухшие глаза слезились. – Сольки бы жменю…
– Я думал, за солью к соседям только в фильмах ходят? А ты ещё и к следователю нагрянул.
– Так я ж, этого, по-соседски. С душенькой голой… из уважения…
– А магазин уважить не хочешь?
– Дми-и-итрич! Тут болей традиция. А к кому мне ещё… эти, на площадке, знаешь сам, а эт-курица снизу…
– Знаю, Егорыч. Да шучу я, шучу. Будет тебе соль.
– Вот спасибо, вот это по-соседски. Моя, понимаешь, пельмяшей варить собралась… – Егорыч пригляделся, принюхался. – А сам-то отмечаешь что?
Максим не стал врать:
– Да вот, праздную. Разрыв.
– Вот те на! Сыр Адыгейский! С работы что ли, этого, турнули? – Егорыч ахнул и глянул как-то сочувственно. Максима проняло.
– Типун тебе на язык. Анька ушла.
– А-а… ну, бабы дело наживное. А вот дело любимое… – Егорыч не договорил. Поднял руки ладонями вверх, на уровень груди, будто держал два шара для боулинга. Посмотрел на одну ладонь, потом на вторую, и ничего не добавил. Невидимые шары для боулинга заметно тряслись.
Максим понял и без слов: знал, каким мастером был Егорыч раньше, и руки эти – золотые были, тандем волшебников. Если кому дёшево обувь подлатать, технику домашнюю заставить фурычить, мебель поправить – все к нему шли. По ремонту после узбеков обращались.
– А прав ты, Егорыч. Что эти бабы!… – Максим поперхнулся, кашлянул в кулак, потряс головой. – Заходи, заходи. Будет тебе и соль, и стакан будет.
– Не, Дмитрич… Моя ведь… пельмяши…
– Бабы, – напомнил следователь. – Да и какая она твоя? Не жена ведь.
К Егорычу порой наведывалась "зазноба" – накормить, обогреть, вместе выпить, не без этого.