А вот теперь Агафонова не было. Навели справки по всем ротам — нигде солдата не оказалось. Никто не видел его и на походе. Позвонили в санчасть, в медсанбат — нет ли там среди обмороженных. Но и оттуда ответили, что такой не поступал.
— Пропал гармонист. А как играл! — вздохнул кто-то и попытался шуткой отпугнуть темное облако, нависшее над третьей ротой: — А ну, Селиван, растяни-ка разок-другой его саратовскую. Враз прибежит, как тот олень на пастушью трубу…
— Вот протянуть тебя вдоль спины, чтоб ты не болтал… Нашел, когда зубы скалить! Не видишь, что творится на улице:
За окнами казармы уже во всю мочь разыгралась пурга — частая и суровая гостья здешних краев.
Ее приближение солдаты почуяли еще в горах, на обратном пути, когда до расположения полка оставалось не более восьми километров. Старшина Добудько сразу же подал команду:
— Шире шаг! — и внимательно посмотрел на замутневший горизонт.
Сначала перед колонной быстро-быстро поползла, извиваясь синевато-белым змеем, злая поземка. Кое-где она уже вскипала, дымясь, бурунчиками — очень маленькими и несмелыми. Затем эти бурунчики начали сталкиваться друг с другом, как бы становясь в единоборстве на дыбы.
Шагать было все труднее и труднее. Белыми путами охватывала солдатские ноги поземка, молниеносно наметая плотные, точно утрамбованные, снежные гребни, похожие на песчаные дюны.
А Добудько командовал:
— Шире шаг! — И в голосе его уже явственно звучали беспокойные нотки.
Потом снежная масса, подхваченная какой-то страшной и неведомой силой, оторвалась от земли, вздыбилась и с невероятной быстротой помчалась над колонной, обжигая и раня в кровь лица, шеи солдат, к счастью, уже подходивших к казармам.
— Поднажми, хлопцы!
Пурга явно опоздала и теперь, как бы злясь от этой своей оплошности, ревела, набрасываясь на постройки, на все, что попадалось на ее пути, задыхаясь и захлебываясь в звериной своей ярости.
Горе человеку, который окажется в такую пору вдали от жилья!..
Громоздкин подошел к Ершову.
На последнюю дырку затянут ремень на его тонкой, почти девичьей талии. Кожа над упруго шевелящимися мускулами скул чуть порозовела, оттеняя матовую бледность лица.
— Товарищ лейтенант, разрешите?..
— Вы что, Громоздкин, с ума сошли? Видите, что там?..
— Вижу. Разрешите, товарищ лейтенант. — Глаза солдата потемнели еще более, желваки на скулах заходили стремительнее. — Погибнет человек.
— Вы еще не оправились как следует после болезни, — говорит лейтенант, а в глазах, где-то глубоко-глубоко, как в колодце, уже светятся огоньки, зажженные горделивым чувством. И, как бы пробуя упругую силу того, кто стоял перед ним, добавляет: — Не выдержите.