Приедем на новое место, Лавра роет яму — укрытие для машины, затем — ровик для рации, потом идет с котелками за обедом, по пути забежит на почту, заберет письма, газеты, узнает важные новости, которые ему сообщит под строжайшим секретом ординарец начподива, вернется, накормит всех, расскажет услышанное, полезет в кузов машины гонять колесо «американки» и мирно беседовать с Иваном Обуховым; покончив с этими делами, закурит, передохнет капельку, потом откроет капот полуторки и поковыряется в свечах, в клапанах, продует трубки, что-то подвернет, подкрутит, протрет весь мотор ветошью. И все не торопясь, не суетливо. Как-то кругло и ладно у него все получалось.
Лаврой не надо было командовать. Он сам себе командир. В освобожденных дивизией селениях Лавра с неуловимой быстротой завязывал «деловые связи» с местным начальством, с кузнецами, плотниками и в первую очередь с женским персоналом. Женщины стирали нам белье, латали брюки, гимнастерки, пополняли продовольственные запасы Еремина разной домашней снедью, особенно дорогой после казенных наших харчей.
Никто бы из нас не мог и подумать, что одна из них влюбится в Лавру. Что там говорить, Лавра не был красавцем… Большеротый и большеносый, с большими оттопыренными ушами и к тому ж немолод… Но поди ж ты: отыскала же что-то в нем бабенка, прикипела сердцем, и очень даже крепко прикипела. А мы, настроенные благодушно и снисходительно-насмешливо, не могли предвидеть опасных последствий этого далеко не единственного у нас романа…
Любовь вспыхнула в старинном городке у Днепра, и мы полагали, что она угаснет сразу же, как только дивизия окажется за Днепром и двинется на запад. Но мы жестоко ошиблись. Влюбленная шла за нами по пятам, шла тайком, была как бы на нелегальном положении, укрываясь где-то в дебрях второго эшелона: не то в медсанбате, не то в полевой автохлебопекарне, не то в прачечной, где бдительность была не столь уж высокой. Объявилась лишь в Румынии, пришла в редакцию и потребовала, чтобы мы зачислили ее в свой штат…
Назревал великий скандал. Над безумной головушкой Лавры нависли черные тучи. И быть бы ему в беде, не соверши редактор героического подвига: он пошел хлопотать за шофера перед самим генералом, человеком совсем несентиментальным. Мы хорошо знали, что редактор пуще погибели боялся высоких начальников и скорее бы согласился закрыть своим телом амбразуру вражеского дота, чем пойти к комдиву с каким-нибудь прошением. Но потерять Еремина — для нас означало потерять все. И смертельно бледный, вобрав голову в плечи, редактор медленно побрел к блиндажу генерала — так, должно быть, приговоренные идут на эшафот.