Радиостанции у Грищенко не было, стало быть, помощи ждать не приходилось. Оставалось одно: биться до последнего патрона, до последней гранаты и как можно дороже отдать свою жизнь.
И как ни трудно было свыкнуться с этой страшной мыслью, разведчики покорились ей. И вот наступила ночь, третья по счету ночь. По одному диску на автомат, по одной гранате на бойца. Этого хватит, пожалуй, еще на один день боя. А там…
— Кто-то подползает.
— Тебе показалось.
— Нет, не показалось. Ползет…
Оцепенели в напряженном ожидании.
— Товарищ капитан! Это наш… радист к нам пробрался!
И вот разведчики жарко дышат на него, помогают трясущимися от волнения руками натянуть антенну. В этом теперь спасение. Скорее, скорее!..
— Переданы координаты. Ну а теперь можно и познакомиться.
— Как ваша фамилия, ефрейтор?
— Камушек, — коротко и спокойно отвечает тот.
Грищенко долго молчит, что-то вспоминая.
— Камушек… Камушек… Кажется, я знаю тебя, друг ты наш долгожданный! Как же ты добрался-то до нас? Ведь кругом немцы!
— Комбат приказал, — все так же коротко и по-будничному просто отвечает солдат.
* * *
День Победы разведчики и связисты отмечали вместе. Это было в маленьком и чистеньком чехословацком городке неподалеку от Праги. Мы, то есть капитан Грищенко, Герой Советского Союза капитан Лобанов и я, сидели за праздничным столом рядом. Я заметил, что мой приятель Петр Грищенко уж что-то очень пристально рассматривает мускулистую, короткую, будто литую, шею Михаила Лобанова.
— Это… когда тебя так, Миша? — наконец не выдержал Петр, показывая на глубокий шрам, чуть выглядывавший из-под воротника лобановского кителя. — Что-то я не слыхал, чтоб тебя ранило… Когда же все-таки?
Лобанов смутился:
— Давно. В июле сорок первого. Под Жмеринкой. Грищенко и я переглянулись. Потом улыбнулись.
Улыбнулись, надо сказать, самым глупейшим образом — это была единственная возможная реакция в подобной ситуации.
— Так какого же ты черта молчал тогда, в Ташкенте, когда мы…
— Когда вы меня фронтовыми историями угощали? — улыбнулся Михаил.
— Ну да!
— А вы меня не спрашивали.
Нам ничего не оставалось, как наградить маленького капитана увесистыми тумаками.
В тот день у нас был большой праздник.
«Удивительное дело! Здесь, у самой Праги, в День Победы, все мы почему-то вдруг вспомнили Сталинград. А мне подумалось: «А что там, на Волге, будет через двадцать, скажем, лет? Останутся ли какие-нибудь следы сражения?»
9 мая 1945 г.
Косова Гора, Чехословакия»
Битву на Волге называют величайшей. Если можно было бы придумать эпитет более внушительный, более впечатляющий, мы бы, несомненно, употребили его, потому что тут преувеличения не будет. Разве военные историки могут назвать нам другое сражение, в котором на определенных этапах участвовало бы одновременно с обеих сторон свыше двух миллионов человек?! Каким Ватерлоо, каким Каннам сравниться с этим, если вспомнить, что только в боях за «Дом Павлова» гитлеровские войска понесли значительно большие потери, чем при взятии Парижа! Что же касается исторических последствий сражения на Волге, то и они не имеют себе равных. Лишь после того как вышел из подвала универмага пленный Паулюс и двумя днями позже поднял руки последний гитлеровец из его 330-тысячной армии, можно было сказать: «Мир спасен!» — сказать задолго до того, как обагренные кровью миллионов дьявольские руки фюрера потянутся к ампуле с ядом.