Отдаленным журавлиным переливом заскрипели петли, звякнуло кольцо, и фура неторопливо вплыла в раскрытые ворота. Стайка воробьев с фуркотом вылетела из овина; в полутьме густо колыхнулся настой лесного сена, непересохших снопов и улежавшихся яблок.
Дмитрий, вплетя десницу в тугой сноп, нашел ногой раздвоение вийя[8] и соскочил на ток. Большой крепкой рукой потянул к себе конец заднего каната, рубель подскочил вверх, и снопы усатой пшеницы зашевелились, запрыгали, покрывая фуру желтым кучерявящимся навесом.
— Скоро воротился, сынок, — приставила Евдокия к перекладине стремянку и полезла на засторонок[9].
— Стройдор как раз мост достроил. Не надо теперь круг набрасывать. — И, помолчав, прибавил: — Прямо не мост, а радуга — легкий, красивый, аж смеется. Техника! — Перекинул на помост сноп, легко и наискось, чтобы ни колос, ни гузир[10] не зацепили матери.
«Вишь… весь в Тимофея пошел».
Подпрыгнул вверх второй сноп, открывая продолговатое, сосредоточенное лицо сына с нависшими, как темно-золотистые колосья, бровями. На красную окантовку волглой майки наклонился коричневый упругий подбородок, в растрепанных волосах нашли приют ости и округлые зерна пшеницы.
Вдыхая хмельной солод прогретого овина, Евдокия туго и осторожно укладывала снопы, будто запеленатых детей.
Душно наверху, млеют распаренные сосновые стропила, дышат необветренным лесом и на тонкие восковые прожилки высыпают мелкий янтарь живицы из сокровенных тайников… Приклониться бы в тени к зеленой земле, и она бы начала жадно выбирать из тела всю тяжесть, скопившуюся за трудную неделю жатвы. Вот завтра воскресенье, значит, и отдохнуть можно, — укладывает спать дородный сноп и краешком глаза замечает драбиняк