— Нина, ты не знаешь, как я переболел по тебе. Если бы ты знала… — берет ее за руку.
И она теперь припоминает: назвала его вслух по имени и радостный стыд заливает ее бледное лицо. Кажется, так бы всю жизнь слушала его прерывистую, медленную речь, всю жизнь не отводила бы взор от черных блестящих глаз. Они не заметили, как дошли аж до лесного озера.
— Нина, люблю тебя…
И она, забывая все тяготы и боль последнего времени, чисто посмотрела на своего любимого, прислонилась и сразу же испуганно отклонилась от него: возле дубов загомонили голоса.
— Алексей, что тебе для полного счастья надо?
— На сегодняшний день или после войны? — широко звучит упорный голос Слюсаря.
— Возьмем хотя бы сегодняшний день.
— Тогда костюм водолаза осчастливит меня.
— Костюм водолаза? — разочарованно тянет сбитый с толку партизан. — Зачем он тебе?
— Мосты над реками взрывать.
— Эх, если бы я был доброй феей…
— Тогда б я в юбке ходил, — заканчивает Слюсарь. И размашистый молодой смех катится по лесу.
Теперь не узнать Сафрона Варчука: постарел, кожа на щеках обвисла двумя помятыми мешками, согнулся; походка стала шаткой, а черные глаза начали подплывать мутной водой. Еще осенью грозился людям, стоя на помосте:
— Мы отступаем только к Днепру. Ни одна большевистская нога не ступит на правый берег.
И вот уже Красная Армия мощно постучала в ворота Подолья. Сафрон еще властно кричал на людей, которые кое-где жили в сырых холодных норах, но то была внешняя видимость власти. Злой и опустошенный, приходил домой, бросал шапку в угол и сразу же нападал на жену:
— Какого черта к свету тянешься? Хочешь, чтобы какая-нибудь зараза в окно стрельнула? Ты с каждым днем глупеешь, как пенек трухлявый. — Молча ужинал и потом, кряхтя, забирался на печь — все-таки безопаснее.
В удивительно опустевшей голове теперь крепко гнездился цепкий страх и перед настоящим, и перед будущим.
В туманную предвесеннюю ночь кто-то постучал в окно, и Сафрон задрожал с головы до пят. Холодея, забился в угол, и только тогда начала униматься дрожь, когда пальцы охладила сталь парабеллума. Хотел стрельнуть в переплет рамы, но тотчас услышал знакомый голос:
— Мама, отворите.
В дом, тяжело дыша, ввалился Карп и сразу же устало осел на скамейку.
Когда Аграфена засветила лампу, Карп, как сова, прищурил глаза и отвернулся от света.
— Не ждали гостя? — промолвил хриплым голосом, облизывая с губ едкий пот.
— Здоров, здоров, сынок, — не обуваясь, Сафрон подошел к Карпу, охватил руками его шершавую и потную шею, всхлипнул. — Откуда же ты?
— Из лесов, — скривился и махнул рукой.