«Злая вечность» Георгия Пескова помещена в одной книжке с «Подвигом» как будто для контраста. Действительно, контраст разительный… Даже странным кажется, что в одно время и в приблизительно однородной среде появляются вещи настолько во всем противоположные. Песков и его повесть — полностью еще в старых русских проклятых вопросах: о Боге, о вечности, о грехе, о смерти… Влияние Достоевского заметно даже в интонациях некоторых фраз (например: «с мыслью о смерти примириться нельзя, князь!» — так и кажется, что в ответ «тихо улыбается» князь Мышкин). Нельзя назвать «Злую вечность» выдающимся художественным произведением: герои повести больше разговаривают, чем живут… Но зато разговоры они ведут живые. Все это, конечно, уже было сказано. И не раз. Но важно ведь не то, чтобы человек непременно думал о чем-либо новом, а чтобы он о старом и неразрешенном думал так, как будто оно, это старое и неразрешенное, впервые именно ему и представилось. Кто упрекнет Георгия Пескова в элементарности размышлений, должен бы иметь в виду, что его герои бродят вокруг да около таких вопросов, которые в ответ только две-три простейшие догадки и допускают.
* * *
Мне уже приходилось говорить о «Злой вечности» Георгия Пескова. Заключительная часть этой полуфантастической повести производит то же впечатление, что и первые главы. Вещь его интересная, страстная, витающая вокруг подлинно серьезных вопросов и тем — и, несмотря на некоторую аляповатость в их разрешении, нисколько не оскорбительная. Вещь в целом, конечно, неудачная, проигранная, но автор рискнул — и уже одно это хорошо! Какой-нибудь ювелирный «этюдик» читаешь с удовольствием и тут же сразу забываешь. «Злую вечность» трудно читать, не морщась, но сознание ею задето, и не напрасно.
«Побег» Осоргина и «Злая вечность» Георгия Пескова (с многообещающим подзаголовком «Мировая трагедия») лишний раз подтверждают, сколь опасно людям, воспитанным в так называемых заветах «реалистической» литературы, пускаться в темные и плохо исследованные области оккультизма. <…>.
Не менее подозрительным кажется нам поползновение Георгия Пескова разрешить судьбу одряхлевшего земного шара. В кратком предисловии к своей профетической повести он просит о снисхождении, признаваясь в том, что тема «сложна и обширна…». Тема действительно сложна и обширна, именно поэтому нет основания для снисхождения к автору. В повести своей Песков знакомит читателя с «Вещим Олегом», русским князем, живущим в глухом провинциальном французском городке и занимающимся на досуге оккультизмом. Женственный облик князя напоминает нам «теософских теток», о которых писал в своих воспоминаниях Андрей Белый, утверждающий, что в мире существует не только Вечно-женское начало, но и «Вечно-теткинское». Князь этот в повести Пескова столь бледен, что автор о нем почти ничего не может сказать, кроме того что он аккуратно стрижет бороду, живет одиноко и в бытность свою в Париже влюбился в восковую куклу в витрине «галереи Лафает» (сюжет заимствован у Гофмана, если не у Петра Потемкина).