- Да вот, приятель мой Шереметьев из Парижа писал, уговаривал. Он туда до Революции съехал.
Отступник света, друг природы,
Покинул он родной предел
И в край далёкий полетел
С весёлым призраком свободы.
Декламируя столь же свободно, как и разговаривая обыденным языком, поэт хитро прищурился и вспомнил о шалостях, коими манит Париж.
- Приглашал всячески - поселиться на Монмартре, стишки пописывать, черпая вдохновение у парижских доступных мадемуазелей, памятуя о моей слабости к прекрасному полу. Но добавил потом: 'Худо жить в Париже: есть нечего, чёрного хлеба не допросишься!' Какая же столица Европы, коли без горбушки человек там не чувствует счастья? Лучше уж в родных пенатах.
- Я о Париже лучшего мненья, - усмехнулся Павел. - Однако же и в твоих словах зерно истины есть. А здесь кого посетил?
- Перво-наперво съездил к Ермолову. У Пестеля он в опале был. Выйдя в отставку, засел в своём имении.
- Вот оно что? И как там наш Алексей Петрович? Орёл или крылья повесил?
- Такой и в клетке в курицу не превратится. Он принял меня с любезностию. Будучи знакомым по переписке лишь, с первого взгляда я не нашёл в нём ни малейшего сходства с его портретами, писанными обыкновенно профилем. Лицо круглое, огненные, серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на Геркулесовом торсе. Когда же генерал задумывается и хмурится, то он становится прекрасен и разительно напоминает поэтический портрет, писанный Довом. Он, по-видимому, нетерпеливо сносит своё бездействие.
- Хорошо... Замечательно! - Император энергично шагнул к окну, оттуда повернулся к Пушкину, внимательно глядя через круглые линзы очков. - Он был настоящим хозяином Кавказа и не пришёлся Пестелю ко двору. Тот немцем Ермолова заменил.
- Людвиг Адольф цу-зайн Витгенштейн, - подсказал Пушкин.
- Германского выскочку я тотчас убрал, - отмахнулся Павел. - Но мало этого, нужен достойный человек. Скажи, Александр, ты чутьём поэтическим людей насквозь видишь, сможет Ермолов на службу вновь заступить? Верным мне быть, как и Романовым?
- Ни вам и ни им, а России, - поэт посмотрел тем долгим, особенным и немного грустным взглядом, перед которым таяли и дамы питерского света, и неукротимый палач Строганов. - Прости за столь высокопарный слог, Государь, генерал и есть таков. Лучшего не сыскать.
Странно, я советуюсь с поэтом, а не с министром или иным державным мужем, подумал Император. Узнают - засмеют. Однако здесь не столько государственный опыт, интуиция надобна.
- Кавказ предстоит в крепкую руку взять, держать в ней да быть готовым укоротить персидские да османские поползновения.