Пресвитер: Подбирайте слова! Вы находитесь на заседании…
Лакуна.
Задержанный: Можно воды?
Пресвитер: Конечно.
Пристав принес стакан воды задержанному, тот долго пьет.
Пресвитер: Перестаньте тянуть время!
Задержанный: Спасибо.
Отдает стакан.
Задержанный: Я не знаю, как это описать. Он лежал в нише с иглами в руках. По всему телу присоски. Окружен различной аппаратурой. Горели световые индикаторы. Я ничего не понимаю в этом, было похоже, что он после операции или что-то вроде этого. Повторяю, я не знаю. Мы думали, он труп, пока один из наших…
Лакуна.
Пресвитер: Он открыл глаза?
Задержанный: Да.
Пресвитер: Дальше.
Задержанный: Я же уже говорил…
Лакуна.
Пресвитер: Что было после?
Задержанный промолчал.
Пресвитер: Что было после?
Задержанный: Мы помогли ему подняться. Одели. Взяли с собой. Он вел себя как ребенок.
Пресвитер: То есть вы отдаете отчет в том, что нарушили инструкции?
Задержанный: Я не смог убить…
Лакуна.
Пресвитер: Этот рассказ, вы в него верите? И что означают каракули, которые вы все время суете нам в нос. Карта спасения? Смешно!
Задержанный: Вам тоже…»
На этом закончился последний листок.
Я смотрел на Монаха.
– Я нашел тебя, – сказал он.
– Что это значит?
– Я бы сам хотел до конца понять, что это значит, – ответил он.
– Монах! – Я приподнялся с места и хотел, наверное, сказать что-то важное, но слова не шли с языка. – Как же так?!
– Сядь и не перебивай, – резким тоном приказал он, затем молча плеснул спирта в кружки и взглядом предложил выпить. Я сел, не чувствуя крепости, опрокинул содержимое кружки в рот и не поморщившись проглотил.
Монах долгое время смотрел на свои сложенные домиком руки. Потом, словно очнувшись, встрепенулся, убрал обратно в папку бумаги, закрыл ее и не спеша завязал тесемки двойным бантиком. Фотография осталась лежать на столе, он пододвинул ее ко мне как-то виновато, взглянул и сказал:
– Оставь себе. Ты на ней почти такой же, как и сейчас. Надо же! Сколько раз я строил догадки на твой счет. Если бы ты помнил, зачем здесь оказался, все было бы гораздо проще. Но…
Он прервался, чтобы вновь наполнить наши кружки. Мы выпили, и он продолжил.
– Примерно пять лет назад были получены данные о местоположении одного из оставшихся не разграбленных продовольственных складов. Ты сам знаешь, это теперь большая редкость, и мы вынуждены проверять даже самые неправдоподобные сведения. К сожалению, зачастую так и происходит. Кто-то что-то слышал, потом пересказал другому, тот в свою очередь третьему – и слухи начинают расти и множиться. А нам, егерям, ничего другого не остается, как идти и проверять, чтобы оградить людей от самостоятельных безрассудных поисков, что там на самом деле тайник с тушенкой и оружием или очередной слон, раздутый из мухи? Чаще оказывается – пустышка. Да что я тебе рассказываю. Ты сам прекрасно знаешь, как обстоят дела. Сколько за последнее время мы нашли оставшихся нам в наследство складов с продовольствием? Пять? Десять? Один-единственный за два года! Один, всего один, за два года! За два паршивых года! – Несколько раз повторил он и продолжил, усиленно помогая себе руками: – Урожаи из-за нестабильности дождей и возрастающей активности солнца год от года все меньше. Охота и разведение домашнего скота не дают больших результатов и не могут обеспечить даже постоянно сокращающееся народонаселение. Запасы антибиотиков и прочих медикаментов тают на глазах, и возможности их пополнить нет, то, что могут дать две действующие лаборатории – это примитивные посевы пенициллина и героин, правда, высокой очистки. Болезни прогрессируют. Мы ничего не производим. Люди вымирают, Лёша! Мы вымираем! Так-то!