Может быть, поэтому я и увлеклась фотографией. Если на снимке что-то есть — значит, оно и в самом деле существовало. Кадр — кусочек истории, и ему можно доверять, даже если это история глазами другого человека. Несмотря на всевозможные искажения, несмотря на всю разницу между тем, как видит глаз, и тем, как запечатлевает аппарат, фотография остается свидетельством, она фиксирует определенный момент времени, и его достоверность куда выше, чем у воспоминания.
Но даже фотографии тем не менее могут врать. Снова и снова рассматриваю снимки того дня на Ошен-Бич. Последние из них, сделанные на парковке через сорок пять минут после исчезновения Эммы, не открывают ровным счетом ничего. Когда отдала фотоаппарат парочке из ресторана «Шале», забыла предупредить об одной из характерных особенностей «Холги». В то время как большинство камер спроектированы таким образом, чтобы предотвратить наложение кадров, в случае с «Холгой» затвор нужно взводить вручную. На фотографиях не осталось «фольксвагена», оранжевого «шевроле», почтового фургона и мотоцикла. Только расплывчатые очертания автомобилей и размытые лица прохожих — одно поверх другого. И на каждом снимке — изображение чьего-то пальца и пряди волос.
Вот что знаю наверняка: на парковке стоял желтый «фольксваген», готовый тронуться с места. На стеклах висели синие марлевые занавески, сдернутые в сторону. В окно смотрела женщина — загорелая дочерна, с коротко стриженными светлыми волосами. Она помахала Эмме. Девочка помахала в ответ. Что-то в блондинке показалось мне странно знакомым — наклон головы, линия подбородка, улыбка, — и не покидало ощущение, что я ее где-то уже видела.
Мы стояли на пляжной парковке. Было холодно, волны разбивались о берег, на пляже почти никого — несколько бегунов, собачники, бродяги (постоянные обитатели Ошен-Бич), парочка туристов в ярких оранжевых свитерах с хвастливой надписью «Я выжил на Алькатрасе[6]!». Эмма держала меня за руку, и чувство накатило такое, словно в возрасте тридцати двух лет жизнь только началась. Мне нравился этот холодный соленый ветер и серый туман летнего утра. Я обожала этого ребенка.
Дверца «фольксвагена» со стороны водителя была распахнута. Возле машины стоял мужчина в темно-синем гидрокостюме, спущенном до пояса, и восковым составом натирал доску для серфинга. На безволосой груди отчетливо синела татуировка с изображением волны; ее завитки огибали правый сосок. Бицепсы серфингиста напрягались, когда он неторопливыми круговыми движениями растирал пасту по доске вылинявшего красного цвета, с рисунком в центре. Он оставался невероятно хорош собой, даже несмотря на то что ему явно следовало помыться. Тело покрывал золотистый загар, а светлые волосы нуждались в расчесывании.