Летова не пыталась скрыть свою радость:
— Вот видите! А Ленинград зарубил нам сцены из «Гамлета». Жаль, что вас не было на том просмотре, вы бы нас отстояли.
— Возможно. До какого часа у вас репетиция?
— Как всегда, до половины десятого.
— Тогда сделаем так. Вы продолжайте репетицию, а я проверю запись на магнитофоне. В двадцать один тридцать позвоню вам. Актеров до моего звонка, пожалуйста, не отпускайте, может быть, им придется задержаться на пять — шесть минут.
— Вы хотели поговорить со мной после репетиции…
— Поговорим завтра, я не тороплюсь. Сейчас придет техник и снимет микрофоны. Итак, до завтра…
* * *
За углом, в сорока — пятидесяти метрах от клуба, Дробова ждала машина. За рулем сидел Янсон.
— Успели сравнить запись? — спросил Дробов.
— Успе-е-ели. Похо-о-оже… но не совсем.
— Конечно, не совсем: запись с микрофона может и не совпадать с записью по телефону. Но это поправимо…
В управлении их встретил хмурый Кулябко.
— Похоже и непохоже, говорит так же, а голос разный, — ответил он на немой вопрос Дробова.
— Не совсем понятно и совсем не по-русски: «Говорит так же, а голос разный». Давайте послушаем вместе.
Прослушав и сравнив обе записи, Дробов понял, что Кулябко нашел довольно точное определение. Тембр голоса несколько отличается от голоса Клофеса, но «рисунок» фразы «К законам я влеченья не имею» в обеих записях был абсолютно одинаков: та же пауза после слов «к законам», то же необоснованное выделение слова «влеченья».
— Не теряю надежды на установление идентификации голосов, — сказал Дробов.
Ровно в двадцать один тридцать Дробов позвонил в репетиционную:
— Вера Федоровна? Как там дела? Только что кончили? У меня просьба. Запись хорошая, за исключением первой реплики Плантагенета и двух последующих реплик Сеффолка. Что? Убрали микрофоны? Ничего, выход есть. Попросите своих исполнителей произнести свои реплики в телефон. У меня японский магнитофон с лентой исключительной чувствительности. Да, да, пожалуйста, сейчас. У меня все готово. Жду!
Запись заняла несколько минут. Теперь эксперимент был воспроизведен полностью. Из записи важна была только одна строчка, именно ее звучание должно было в какой-то мере решить, точно ли Клофес и Шадрин — одно и то же лицо.
Дважды в напряженном молчании прослушали они новую ленту, сравнивая ее с ленинградской записью. Свежая телефонная запись была далека от совершенства, делать решающие выводы на ее основании было рискованно. Но одно несомненно, и на этом сошлись все трое — если Клофес и Шадрин разные люди, то безусловно: либо Клофес копировал Шадрина, либо Шадрин копировал Клофеса.