. Любовь немца к смерти есть его любовь к сознанию и мышлению; Карл Фортлаге, выдающийся психолог в эпоху отсутствия всякой психологии, писал в 1869 году: «Сознание есть малая и парциальная смерть, смерть есть большое и тотальное сознание,
пробуждение всего существа в свои сокровеннейшие глубины»[20]. Божество, именуемое смертью, называется по–немецки Божеством мышления. Есть некая бессты- жесть в том, когда, рассуждая о
«природе человека», выдают эту природу за собственность каждого отдельного человека и выражают её притяжательными местоимениями. Но человеческая природа лежит не в (картезианской) шишковидной железе, не где–нибудь еще
«в» том вот человеке. Она есть, с позволения сказать,
мысль, и, как таковая, ни
«моя», ни
«твоя», а подчеркнуто и неопровержимо: мысль
мира. «Моя» мысль — это просто недомыслие или языковая привычка, по аналогии с
«моей» гипертонией или, скажем,
«моим» обменом веществ. Очевидно, что в обмене веществ, свершаемом на
«мне» миром, я повинен не больше, чем дерево в
«своем» росте или морская галька в
«своей» гладкости, т. е., говоря со всей определенностью, я тут ни при чем.
«Мой» обмен веществ осуществляется без моего участия, хочу сказать: даже в качестве ученого физиолога я не обмениваюсь веществами, а только извне заключаю к свершаемому на
«мне» обмену веществ, никак не желая взять в толк, что действительный СУБЪЕКТ этого процесса, милостиво позволяющий мне иллюзию собственнического сознания, — МИР, который я по философской недогадливости всё еще рассматриваю как объект. Со всей строгостью: я был бы вправе говорить о
«моем» обмене веществ (по существу, любом телесном процессе) лишь в том случае, если бы в моих силах было
сознательно производить его, т. е.
изживать некий
процесс мира как
самого себя. Так же обстоит дело и с мыслью, хотя в отличие от бессознательно–телесных отправлений шансы на притяжательное местоимение здесь УЖЕ реальны и осуществимы. Именно:
моя способность мышления есть умение
осознавать и
сомыслить мыслящую меня мысль мира, т. е. мысленно рекапитулировать её становление в артикулированно логических усилиях воссоздания. Если же признать, что условием мысли является её помысленность, то и к природе человека апеллируют тогда лишь, когда природа эта
мыслится, а не, скажем,
ощущается или
смакуется. Было бы дурной шуткой заподозрить государственного мужа Клемансо в том, что своим убеждением:
«В природе человека лежит любить жизнь», он имел в виду сказавшего:
«Я есмь вечная Жизнь». Жизнь, к которой апеллирует министр–президент Клемансо, однозначно идентична