— Вот тебе, ян-турган!..
После этого Батырбек умолк, угрюмо задумавшись и всматриваясь исподлобья в белые снежные горизонты.
Теперь начинает говорить Сарсеке, тоже сочиняя и импровизируя…
Стояло тепло, редкое для конца февраля, такое тепло, что Ахметбайка не позаботился даже прикрыть свою грудь, которая бронзовым пятном выглядывала из-под разъехавшего воротника старой овечьей капы.
По небу погуливали редкие, совсем не зимние, темные и тяжелые облака, низко свисавшие над землею.
Путники ехали ленивым труском, беспечно болтая о замысловатых впечатлениях, набранных в русском городе…
Сарсеке, кроме того, нет-нет, да и вспомнит о том, что скоро придет весна, и что он обманет всех и, умчав маленькую Бибинор, набросится на нее со всей жадностью доселе крепко сдерживаемой страсти. Он представлял себе, как легко и ловко он может брать ее тоненькое тело и упиваться им вдали от завистливых и ревнивых глаз Исхака и Хайным.
Эти думы возбуждали Сарсеке, и он веселее рассказывал Батырбеку о разных разностях, беспричинно смеясь и выдумывая небылицы.
Вдруг сзади донесся до них встревоженный крик Ахметбайки:
— Ой-бо-й!..
Всадники беспокойно оглянулись по сторонам, и Сарсеке сердито спросил:
— Чего ты, дурак, ревешь?
Ахметка между тем, обогнав верблюдов, подбежал к Сарсеке и, указывая на обнаженную грудь, с ужасом во взгляде произнес:
— Джунгур… — и, чувствуя на груди новые капли дождя, он еще увереннее повторил, обращаясь уже прямо к хану Батырбеку:
— Джунгур, джунгур, тахсыр!
Сарсеке, скинув шапку, повернул назад голову и на лице и бритой голове ощутил крупные капли дождя.
Батырбек, видя, что над ним совсем нависла дождевая туча, задыхаясь от волнения, крикнул только:
— Остапыр, аллах!.. — И пнул в бока свою лошадь.
Поводья верблюдов натянулись, раздирая им ноздри, и они, заревев от боли, пустили быстрой журавлиной рысью…
И тотчас же, как караван понесся по рыхлой снежной дороге, дождь прыснул густыми волокнистыми струями, осаживая глубокий снег и окрашивая его в голубой, водянистый цвет.
Оглашая пустынную степь, страшно ревели верблюды, сердясь на быстрый бег, и, согнувшись на проваливающихся лошадях, молча мчались киргизы, предчувствуя бедствие для кочевых народов, называемое «джут»…
А дождь лил все сильнее и гуще, и через час все вьюки и одежды киргизов были промочены, а ноги лошадей покрылись крупной ледяной бахромой и, проваливаясь в леденеющий снег, оставляли в нем кровь от свежих поранений.
Как-то быстро стемнело, и осевший, затвердевший снег открыл дорогу во все стороны. Настоящая же дорога куда-то ускользнула, потерялась. Караван Батырбека бежал прямо, наугад, но когда Сарсеке сообразил, что дорога потеряна и степью теперь можно уехать в другую сторону, он предложил старшине остановиться и пролежать до рассвета под верблюдами…