— Что у тебя с ногой?
— Ничего.
— Коля, прошу тебя, покажи, что с ногой.
Эрдман задрал штанину. Нога был опухшей, бесформенной до колена и совершенно черной.
Пришедший со спектакля актер Борис Петкер, который тоже жил в этой комнате, остался стеречь Эрдмана, чтобы тот не ушел. А Борис Ливанов помчался в город, домой к главному хирургу. Адреса он не знал, отыскал дом в наступившей темноте по памяти, можно сказать, по наитию.
— Ну, пожалейте вы старого человека! Он весь день оперировал, недавно пришел и лег. Уже ночь! — говорила жена хирурга.
Ливанов стал описывать ногу Эрдмана, умолять. Дверь в комнату врача открылась, он все слышал, был уже одет и прихватил с собой хирургические инструменты и лекарства.
— Пошли!
Увидев ногу Эрдмана, стал распоряжаться, как в операционной.
— Вскипятите воду! Таз есть? Хорошо. Держите его под ногой. И ногу держите неподвижно!
Хирург делал через небольшие расстояния надрезы на ноге, из которых в таз лились черная кровь и гной.
— Гангрена.
Потом в ход пошла мазь Вишневского, и ногу забинтовали. Хирург оставил необходимую справку. Наутро отец вместе с исполняющим обязанности директора театра Иваном Михайловичем Москвиным, прихватив справку, поехали в военную часть, к которой был приписан Эрдман.
Николая Робертовича оставили при театре под поручительство депутата Верховного Совета СССР Народного артиста СССР, орденоносца И. В. Москвина.
Отец уговорил Москвина заключить с Эрдманом договор на написание пьесы и даже выплатить автору какой-то аванс, чтобы было на что жить. Драматург придумал такой сюжет: в какой-то областной центр приезжает гипнотизер, который угадывает мысли. В обкоме паника.
Запомнилась первая фраза пьесы, которую Эрдман начал читать по мере написания актерам, соседям по комнате, и которую они со смехом повторяли.
Секретарь обкома приходит домой и говорит своим домашним:
«Нам надо поговорить в тесном семейном кругу. Мамаша, выйдите из комнаты…»
Пьесу Эрдман не дописал, и слава Богу!
А то бы поселением за Уралом он бы не отделался.
Когда Николай Эрдман смог передвигаться без костыля, его вызвали в Москву, писать тексты для ансамбля НКВД.
Помню, как уже в конце войны Николай Робертович появился в нашей квартире в Москве.
На нем была форма сотрудника НКВД.
Со временем я вывел для себя такую формулировку: «Бог внимателен, а дьявол насмешлив».
Эрдман говорил:
— Я все жду, что в моей квартире когда-нибудь раздастся звонок в дверь. Я открою и увижу молодого человека, который скажет: «Николай Робертович, все, что вы написали, ничего не стоит в сравнении с пьесой, которую написал я». И когда я прочту его пьесу, я пойму, что он совершенно прав. Но пока я такого молодого человека не дождался.